Материалы о лидере "Ташкент"
Сообщений: 9
• Страница 1 из 1
Re: Материалы о лидере "Ташкент"
Борис Баншац » 11 фев 2014, 20:35
ВОСПОМИНАНИЯ О ПОСЛЕДНИХ ПОХОДАХ ЛИДЕРА "ТАШКЕНТ" В ОСАЖДЁННЫЙ СЕВАСТОПОЛЬ ИВАНА ИОСИФОВИЧА ВЫСОТА. 1942 ГОД.
ПРЕДИСЛОВИЕ.
Мой отец, Высота Иван Иосифович, оставил после смерти воспоминания о Великой Отечественной войне, в которой он участвовал. Он много лет работал над текстом, но так и не успел его закончить и опубликовать. Наша семья считает своим долгом напомнить потомкам о ратном труде отцов и дедов. Возможно, эти воспоминания позволят кому-то из молодёжи узнать что-то новое о своих родных, участвовавших в войне.
В тексте возможны погрешности и неточности. Просим прощения за них.
Желающим откликнутся на эту публикацию предлагаем электронный почтовый адрес: dunmac@live.ru, Высота Ольга Ивановна.
ВСТУПЛЕНИЕ.
Последнему рейсу лидера Черноморского флота "Ташкент" посвящено несколько статей, в которых описывается бой лидера с фашистскими самолётами и торпедными катерами в его последнем прорыве блокады города Севастополя.
В этих статьях военными специалистами даётся высокая оценка этого боя и ярко и правдиво показано мужество, проявленные командиром лидера Василием Николаевичем Ярошенко и некоторыми офицерами и краснофлотцами артиллерийской боевой части "БЧ-2", действия которых можно было наблюдать, находясь на командном мостике корабля.
Естественно, исходя из сказанного, в этих статьях не получили должного освещения и оценки события, происходившие во время боя в глубине корабля в его машинных и котельных отделениях и в кубриках, где действующими лицами были бойцы и офицеры машинной команды "БЧ-5" и аварийных партии корабля.
Это побудило меня частично дополнить некоторые моменты доселе не известных событий, очевидцем и участником которых мне пришлось быть в роли дублёра командира машинной группы и члена кормовой аварийной партии лидера "Ташкент".
Однако сравнительно малый срок моего пребывания на корабле не дал мне возможности запомнить фамилии многих бойцов машинной команды, а мое положение на корабле не позволило мне ограничиться только наблюдениями. По этим причинам мои воспоминания не могут претендовать на желаемую полноту и я, к великому сожалению, не могу назвать некоторых краснофлотцев "БЧ-5", чьи имена заслуживают глубокого уважения и доброй памяти. Их мужественное поведение и действия в тяжелые моменты служили хорошим примером для окружающих, включая и меня.
Ниже, как позволили мне память и мои краткие записки того времени, я описываю события и отдельные факты в той последовательности, в которой они возникали и развивались.
НАЗНАЧЕНИЕ НА ЛИДЕР "ТАШКЕНТ".
На лидер "Ташкент" я был направлен из Электромеханической школы Учебного отряда Черноморского флота, куда был назначен на должность преподавателя с первых дней войны.
В связи с тем, что некоторые преподаватели, хорошо практически и теоретически знакомые с электромеханическими установками кораблей, не имели практического опыта по борьбе за живучесть корабля, командование флота отдало приказ направить часть преподавателей на корабли действующего флота для приобретения такого опыта в боевой обстановке. К числу таких преподавателей относился и я. Поэтому я должен был быть направлен на какой-либо боевой корабль.
Moй выбор лидера "Ташкент" обуславливался тем, что на нём командиром машинной группы, что соответствует положению 2-го механика (или первого помощника механика на судах торгового флота) был мой старый товарищ Александр Иванович Кутолин, с которым я в течение нескольких лет жил в одной комнате, когда мы учились в Херсонском морском техникуме.
После окончания техникума Саша некоторое время плавал механиком на судах торгового флота, а затем был призван в военно-морской флот и послан на специальные курсы. На "Ташкенте" Саша служил с первых дней ввода корабля в состав эскадры Черноморского флота, и я рассчитывал на его помощь при изучении механизмов и систем корабля.
Я несколько раз бывал у Саши, когда корабль стоял в Новороссийске, и видел механизмы корабля, вызывавшие у меня восторг и зависть. И вот, в один из последних дней мая 1942 года я получаю направление на лидер "Ташкент".
В Геленджике, где в то находилась Электромехшкола, я сажусь на катер, который через несколько часов швартуется у одного из причалов Туапсинского порта. При входе катера в порт я увидел лидер "Ташкент", ошвартованный у Южного мола. Это значило, что мне не придётся ловить его по портам, что очень радовало меня,
Сойдя на берег, я направляюсь в штаб флота, где и оформляю своё назначение и бегу на "Ташкент".
НА "ТАШКЕНТЕ".
Войдя на палубу корабля, я предъявил свои документы дежурному офицеру, а затем под любопытными взорами окружающих, один из краснофлотцев повёл меня в каюту старшего помощника командира корабля. Старпом, товарищ Орловский, ознакомившись с моими документами, направил меня в распоряжение командира пятой боевой части ("БЧ-5", машинной команды) Павла Петровича Сурина.
Выслушав мой доклад о цели прибытия на корабль, товарищ Сурин назначил меня дублёром командира машинной группы, которым являлся Саша Кутолин, а по боевой тревоге приказал включаться в состав кормовой аварийной партии, командиром которой по боевым тревогам становился молодой офицер, являвшийся одновременно и командиром трюмно-котельной группы, Иван Васильевич Калягин.
Поместили меня в маленькой каюте вместе с Кутолиным и Калягиным, расположенной почти в самой носовой части полубака. Спать я должен был на раскладушке, устанавливаемой только на ночь.
Саша оказался свободным от вахты, и мы, сидя в каюте, делились своими впечатлениями и переживаниями, вспомнили годы учёбы в техникуме, своих товарищей и семьи, с которыми у нас обоих была потеряна связь.
Без рисовки, как обычно вводят в курс какого-либо дела нового человека, Саша рассказал мне о боевых делах корабля. От него я узнал, что "Ташкент" систематически совершает рейсы в Севастополь, куда доставляет живую силу, боезапас и технику, а оттуда вывозит раненых, женщин и детей. Бывают и специальные походы корабля для поддержания своей артиллерией наших частей, обороняющих Севастополь. Обычно все походы сопровождались налётами и бомбёжками вражеской авиации. В этот день "Ташкент" в 21.00 должен выйти в Новороссийск, а потом в Севастополь.
Наш разговор был прерван приходом Калягина и командира электромеханической группы Алексея Павловича Латышева. Узнав о появлении на корабле нового человека, они пришли посмотреть на него и познакомиться. После представления я "доложил" о цели своего прибытия на корабль и рассказал о житейских делах на берегу. Ведь они уже около месяца не выходили на берег.
После их ухода я опять остался с Сашей и получил от него первый инструктаж о правилах поведения и распорядке дня на корабле и о моих обязанностях дублёра.
В обычное время походов я должен стоять вахту в носовом турбинном отделении вместе с Сашей, проверяя и обеспечивая работу всех механизмов, а по боевым тревогам переходить в состав кормовой аварийной партии. Кроме этой партии была ещё и носовая аварийная партия, возглавляемая боцманом корабля мичманом Тараненко.
Эти обе аварийные партии были укомплектованы в основном краснофлотцами "БЧ-5" второй вахты. Их задачей являлась борьба за живучесть корабля, то есть принятие мер, обеспечивающих сохранение корабля на плаву и его боеспособности при получении каких-либо повреждений во время боя. Это значило, что бойцы аварийных партий должны были заделывать пробоины и трещины в корпусе корабля, устранять поступление воды в корпус или из одного отсека в другой, устанавливать дополнительные крепления на переборках, исправлять повреждения различных систем и устройств и, при необходимости, вводить в действие резервные системы и устройства.
В заключение Саша дал мне чертежи общего вида корабля, расположения главных и вспомогательных механизмов, и привёл ряд технических данных по нему.
"Ташкент", носивший ещё второе неофициальное название "Голубой крейсер", относился к классу современных крупных эскадренных миноносцев. По своему вооружению и водоизмещению он в два с лишним раза превосходил остальные наши эсминцы и потому числился лидером. Красивые надстройки обтекаемой формы свидетельствовали о его быстроходности, что подтверждалось колоссальной мощностью его главных турбин (110000 л.с.).
Его внешность, мореходные и боевые качества вызывали зависть у многих моряков, и многие считали за честь служить на этом корабле. Командовал им капитан 2-го ранга Василий Николаевич Ерошенко.
В оставшееся ещё до отхода корабля время Саша повёл меня в первое и второе турбинные отделения, в одно из четырёх котельных отделений, 4-й и 5-й кормовые кубрики, где в основном располагались краснофлотцы "БЧ-5", румпельное отделение и показал пост кормовой аварийной партии.
Все котельные отделения "Ташкента" располагались в герметически закрытых отсеках, куда вентиляторами нагнетался воздух. В результате этого в них создавалось давление несколько выше атмосферного, обеспечивающее искусственную тягу в котлах.
Принцип действия и устройства всех котлов и механизмов был мне известен и понятен, но очень сложная система разных трубопроводов требовала для изучения длительного времени и нормальных условий, что очень смущало меня.
Пост нашей кормовой аварийной партии располагался (смотрите. схему общего вида лидера "Ташкент") в надстройке штормового коридора у входа в носовое турбинное отделение и на главной палубе у входной двери в штормовой коридор. Сверху на штормовом коридоре были расположены торпедные аппараты, а вокруг кормовой дымовой трубы, на специальной площадке располагалась зенитная батарея, состоящая из шести скорострельных 37 мм орудий-автоматов. Такое расположение нашего поста позволяло видеть все, что делалось вокруг.
Первый мой ужин в кают-компании прошёл в несколько напряжённой обстановке. Сказывалось присутствие нового человека, и офицеры, против обычного, держали себя несколько натянуто. Я чувствовал на себе любопытные взоры, вызывающие у меня неловкость.
Почти весь офицерский состав, состоящий в основном из молодёжи, был на корабле с первых дней войны. Это были мужественные люди, проверенные в боевой обстановке, прошедшие через серьёзные испытания. Они уже знали друг друга. У них было взаимное доверие и уважение. А как поведу себя я? Заслужу ли я уважение этих людей? Примут ли они меня в свой коллектив, как равного или ...? Такие мысли возникали у меня. Я чувствовал себя в роли спортсмена-новичка, вступившего в очень сильную и сыгранную спортивную команду.
После ужина наступила моя первая вахта, и мы пошли готовить турбины к походу, и в назначенный час "Ташкент" вышел в море. Равномерный гул работающих механизмов и привычные запах и теплота в машинном отделении успокаивали, а знакомая обстановка вызывала чувство уверенности в себе и напоминала мои прошлые годы плавания в морском торговом флоте.
На вахте Саша объяснял и показывал мне, как проверять и прослушивать работу механизмов, по каким показаниям приборов, контрольных и сигнальных ламп на громадном щите у пульта управления можно контролировать их работу. Вахта протекает нормально, и я начинаю подробно знакомиться с механизмами.
Вдруг раздается громкий и очень резкий звонок колоколов громкого боя, сразу же после которого на палубе слышится топот ног. Я вздрагиваю и смотрю на Сашу. Улыбаясь, он объясняет, что мы входим в фарватер перед Новороссийским портом, и это сигнал боевой тревоги, по которому я должен идти в свою аварийную партию. Поднявшись по трапу и выйдя на главную палубу, вижу, что аварийная партия на месте и зенитчики приготовили свои автоматы к бою, но кругом всё спокойно.
Вскоре входим в порт. Звучит отбой боевой тревоги. Я опять спускаюсь в турбинное отделение. Начинаются манёвры, и корабль швартуется у причала.
С утра начинается подготовка к очередному походу в Севастополь, в котором я впервые приму участие. Во всех турбинах и котельных отделениях идёт осмотр и подготовка механизмов под наблюдением Саши и Калягина. Мне поручают наблюдать за переборкой некоторых узлов турбоконденсатных насосов и турбодинамо в первом турбинном отделении.
Периодически у нас появляется командир "БЧ-5" П.П.Сурин, которого, по заглавным буквам его имени, отчества и фамилии заглазно именуют "ППС" по аналогии с названиями автоматического оружия "ППД" и "ППШ". Он выслушивает доклады о ходе работ, проверяет и торопит, приказывает замерить и доложить ему о количестве в цистернах воды, масла и топлива, дает различные дополнительные указания, в ряде случаев отчитывает и, наконец, уходит в сопровождении облегчённых вздохов Саши и старшин, а впоследствии и моих.
Павел Петрович Сурин - подвижный и очень энергичный человек, выше среднего роста, худощав, сутуловат, очень требовательный к себе и к подчинённым, всегда суров и даже резок. Он всё должен сам видеть и знать, что создавало впечатление некоторого недоверия к своим офицерам и оскорбляло их, а его суровость, а подчас и грубость, усиливали это чувство. Вставал он раньше побудки и везде мог появиться в любое время дня и ночи. Мы часто задавали себе вопрос: когда он отдыхает? Только в период боевых тревог, когда он вместе с Латышевым должен был находиться на командном посту "БЧ-5", расположенном в надстройке на полубаке, мы избавлялись от его недремлющего ока.
Наблюдая за ним в течение почти четырёхмесячного пребывания под его командованием, я убедился, что у него почти ничего не было личного. Только долг и дело. И в этой части он являлся хорошим примером для многих из нас. О нём полушутя и полусерьёзно говорили, что этот человек сам не живёт и другим жить не даёт.
Однако, несмотря на то, что за весь период службы с ним и особенно после гибели корабля, когда мне пришлось заменить убитого Сашу и в полную меру испытать тяжесть его характера, я не переставал уважать его и по сей день храню о нём добрую память.
Закончив переборку своих механизмов и доложив об этом Саше, я вышел на палубу.
Красноармейцы воинской части, которая должна быть доставлена в Севастополь, и специально выделенные краснофлотцы грузят на корабль боезапас, продовольствие, вкатывают на палубу пулемёты и орудия. Все кубрики и палуба заставлены ящиками и тюками, между которыми оставлены узкие проходы. Полностью свободными остаются только носовая и кормовая части корабля в районе орудийных башен, где у своих орудий возились артиллеристы. Погрузка идет быстро и без сутолоки под руководством старшего и второго помощников командира корабля Орловского и Фрозе.
На надстройке корабля красноармейцы устанавливали свои пулемёты под руководством командира второй боевой части (артиллеристов "БЧ-2") - старшего лейтенанта Н.С.Новика. Зенитчики подносили ящики со снарядами для своих автоматов. Кругом слышался смех и матросские шутки, и создавалось впечатление, что предстоит прогулка, а не поход в осаждённый Севастополь с вероятными налётами вражеской авиации и бомбёжками.
Красноармейцы на корабле вели себя сдержано. Смущала новая и непривычная для них обстановка.
В этот день завтрак и обед в кают-компании прошли для меня с меньшим напряжением. Моё присутствие уже не так смущало, и здесь так же, как и на палубе, слышались смех и шутки, высказывались пожелания скорее пойти в Батуми на планово предупредительный ремонт ("ППР"), когда можно будет вступить на твёрдую почву и немного отдохнуть. Однако, в основном разговор касался предстоящего похода, обстановке под Севастополем и готовности своих боевых частей.
В этот день из разговоров я узнал, что Севастополь полностью блокирован с суши и с моря. Что прорыв блокады сопряжён с риском, так как приходится иметь дело не только с вражеской авиацией, но и с подводными лодками. Что под Севастополем нет наших аэродромов, так как небольшой клочок земли вокруг него насквозь простреливается вражеской артиллерией, и потому наши корабли не могут рассчитывать на поддержку своей авиации.
В связи с такой обстановкой корабли могли заходить в Севастополь только ночью. Для этого "Ташкент" должен был выходить из Новороссийска не позже 13-14 чесов, идти кратчайшим и наиболее опасным курсом с тем, чтобы войти в Севастополь в 23-24 часа и, произведя высадку красноармейцев, выгрузку груза и погрузку раненых и эвакуируемых, выйти обратно до рассвета не позже 2-3 часов утра и вернуться в Новороссийск примерно в 11-12 часов. Такое расписание позволяло закончить поход за 21-23 часа. Другой возможности не было.
Прорыв блокады Севастополя, осуществляемый в основном эсминцами "Бдительный", "Безупречный", "Сообразительный" и лидером "Ташкент", очень усложнялся хорошей погодой. Было спокойное море, чистое звёздное небо, светила луна. Ночь была очень короткой.
Условия плавания "Ташкента", нарисованные Сашей и дополненные другими офицерами, не встревожили меня и не вызвали сожаления. Я был доволен тем, что нахожусь в знакомой мне обстановке у механизмов, что настал конец моей пассивной роли преподавателя.
После обеда мы идём готовить главные турбины к походу, что не требует много времени, так как они всё время поддерживались в прогретом состоянии.
В 13.40 по команде с мостика даём малый ход. Затем несколько минут манёвров, и корабль выходит из порта. Прибавляем ход. Я жду сигнала боевой тревоги, который не заставляет себя долго ждать. Вот и сигнал. Выхожу на свой пост. Весь корабль, как соты пчёлами, облеплен красноармейцами. Их пулемётчики уже по-хозяйски расположились у своих пулемётов и переговариваются с нашими зенитчиками. Кругом всё спокойно. Светит яркое солнце.
Проходим фарватер. Звучит отбой боевой тревоги, и я возвращаюсь на свою вахту в машинное отделение. Обхожу механизмы и, получив инструктаж у Саши, на что нужно обратить особое внимание, иду во второе котельное отделение, расположенное за носовой переборкой нашего турбинного отделения. Закрыв за собой верхнюю входную дверь, я почувствовал слабую боль в ушах, вызванную повышенным давлением воздуха. Зажимаю нос и продуваю уши. Боль прекращается. Спускаюсь по трапу узкой шахты глубиною около 5 метров и, открыв вторую дверь, вхожу в котельное отделение. Ревут форсунки и вентиляторы. Передо мною котёл высотою примерно в двухэтажное здание. Обслуживают котёл и все механизмы котельного отделения один старшина и несколько краснофлотцев. Запоминаю расположение механизмов и проверяю показания всех контрольно-измерительных приборов. Затем перехожу в такое же первое котельное отделение и, через некоторое время, вернувшись в первое турбинное отделение, выясняю у Саши ряд вопросов.
Наша вахта подошла к концу. Теперь на вахту заступает Калягин со своими краснофлотцами, которые входили в состав кормовой аварийной партии. Мы выходим на палубу. Берега не видно. Корабль идёт 37 узловым ходом (≈68 км/ч), оставляя за кормой молочный след от работы винтов, уходящий за горизонт. Умывшись, идём в каюту отдыхать до следующей нашей вахты или до очередной боевой тревоги.
Я возбуждён и усталости не чувствую. Отдыхать не хочется. В каюту входит Алексей Павлович Латышев и, основываясь на опыте, уверенно заявляет, что скоро должен быть налёт. Действительно, вскоре наш разговор прерывает сигнал "боевой", от которого я вздрагиваю и вскакиваю с кресла. Саша быстро поднимается с койки, и мы бежим к своим боевым постам. За нами и навстречу бегут несколько краснофлотцев на свои боевые посты. На ходу Латышев бросает в мой адрес язвительное замечание, что нужно привыкать и не пугаться. Вероятно, выражение моей физиономии дало ему право на это.
Саша спускается в машину, Латышев бежит дальше, а я остаюсь у своего поста и вопросительно смотрю на Калягина. Он показывает на самолёт, который вдали летит параллельным курсом. Это разведчик. Теперь нужно ждать налёт. Осматриваюсь кругом. У зенитчиков полное спокойствие, все стоят у своих приготовленных к бою орудий. Одни из них следят за этим самолётом, а другие - за небом. Вижу несколько тревожных и бледных лиц красноармейцев. Они не на земле, где чувствуют себя уверенно. Многие из них никогда не были на судне и, возможно, впервые видят безбрежное море.
После нескольких томительных минут ожидания со стороны невидимого берега появляются два "Хейнкеля", за которыми начинают наблюдать несколько сот пар глаз. Самолёты делают над кораблём большой круг и идут на сближение. Наступает тревожная тишина, которую нарушает гул работающих механизмов.
Вздрагиваю от неожиданного выстрела кормовой зенитной 76 мм двухорудийной башни, в шутку названной "башней смеха". Она маленькая, приземистая, как черепаха, и очень подвижная, что и послужило поводом к такому названию. Командует ею один из самых молодых офицеров, которому всё нипочём, младший лейтенант Макухин. Два разрыва легли несколько в стороне от одного "Хейнкеля". Через две-три секунды начинают стрелять автоматы зенитной батареи, которой командует молодой лейтенант Гимельман.
На сравнительно большой высоте "Хейнкели" пролетают над кораблём, и через несколько секунд в метрах 50 за кормой поднимается шесть столбов воды. Сбросив бомбы, самолёты удаляются в сторону берега, и стрельба прекращается. У всех на лицах появляется радостная улыбка. Пользуясь затишьем, я спускаюсь в машину и рассказываю Саше, что было.
Проходит некоторое время, самолётов не видно. Звучит отбой боевой тревоги. Теперь можно продолжать "отдых" до нашей вахты.
Хотя кругом все спокойно, но на заходе солнца опять объявляют "боевую". Она профилактическая. В предвечерней мгле можно ожидать нападения торпедоносцев и подводных лодок. Поэтому в это время нужно быть особенно бдительным.
Мы опять на своих местах. Сумерки наступают быстро и в небе появляются звёзды и Луна. При мягком лунном свете спокойное море очень красиво, а корабль выглядит фантастически, напоминая мчащееся сказочное чудовище. Однако такая картина хороша не для прорыва блокады. Силуэт корабля, озарённый луной, хорошо виден на фоне темного небосклона. Чёрт побрал бы эту Луну! Как она некстати!
Вскоре справа по носу корабля на горизонте появляются слабое мерцающее зарево и периодические вспышки, а затем и темная полоска берега. Там Севастополь.
Опять звучит отбой, но теперь наступила наша вахта, и я спускаюсь в машину, а Калягин идет "отдыхать". Обхожу механизмы, смотрю на приборы, но сосредоточиться не могу.
Подходим к фарватеру, и опять звучит "боевая". Выхожу на свой пост. Все в сборе. Корабль входит в фарватер, представляющий собой узкую полоску воды, с обеих сторон которой расположены наши минные поля.
Узнаем, что в Севастополь входить нельзя. Будем идти в Камышовую бухту. Это значит, что положение в Севастополе ухудшилось. Чувства тревоги и волнения охватывают меня.
Малым ходом входим в освещённую луной Камышовую бухту. Вдали полукольцом стоит зарево, видны вспышки от разрыва снарядов, периодически в небо взлетают разноцветные ракеты и снопы трассирующих пуль, видны скользящие бледные лучи прожекторов. На берегу видны строения и масса людей.
Корабль швартуется у одной из барж, стоящих у берега, но главные турбины и все механизмы остаются в полной готовности. У боевых постов оставлено минимальное количество людей. Остальные посланы на выгрузку боезапаса и продовольствия. Меня назначают руководить разгрузкой кормовых кубриков, которые разгружают бойцы нашей аварийной партии.
С корабля положены сходни, по которым быстро сходят бойцы армейской части со своим оружием и имуществом. Затем, под руководством обоих помощников командира корабля, Орловского и Фрозе, начинается разгрузка боезапаса и продовольствия для защитников Севастополя. Корабль затемнён и в кубриках идёт работа в полной темноте и на ощупь. Краснофлотцы вереницей подходят и им на спины кладут по одному-два тяжёлых ящика со снарядами. Некоторые требуют: "клади ещё". Бегом по трапу поднимаются на палубу и по шатким сходням выносят их на берег. Слышится только тяжёлое дыхание. Люди работают, не обращая внимание на усталость. Каждый сознаёт важность того, что он делает, что дорога каждая минута. Нужно до рассвета закончить выгрузку, принять раненых и эвакуируемых и успеть пройти фарватер. А ночь коротка. По одной из сходен выкатывают орудия. Орловский и Фрозе торопят. В наш кубрик входит политрук "БЧ-5" В. С. Смирнов, которого я узнаю по голосу. Он спрашивает, - много ли еще осталось, торопит нас и требует осторожности.
Выгрузка заканчивается. Последние ящики вынесены, и на обратном пути краснофлотцы уже несут носилки с тяжелоранеными. Их укладывают в кубриках на койки. В темноте трудно соблюдать осторожность и часто слышатся сдержанные стоны, а иногда раздаются жуткие крики, от которых мороз пробегает по коже. Нечаянно толкнули, не так положили, зацепили за стойку. Многие раненые просят воды, закурить. Но мы торопимся. Время ограниченно и мы просим потерпеть. Просьбы прекращаются, и люди безропотно и терпеливо ждут.
Выходя из кубрика с пустыми носилками за очередными ранеными, краснофлотцам приходиться прижиматься к переборкам и стойкам, давая возможность пронести встречные носилки с ранеными, или проползать под носилками и между ногами.
Одновременно понемногу на корабль входят раненые, которые могут двигаться сами. Погрузка тяжелораненых закончена. Все кубрики забиты.
Теперь вереницей по всем сходням идут легкораненые. Некоторым приходиться помогать. Приёмкой раненых руководят два корабельных врача Н. Ф. Куликов и Довгий и один дивизионный. С появлением раненых на корабле появился неприятный, вызывающий тошноту, запах гниющих ран. У многих раненых давно не менялись повязки, не осматривались раны.
Последними начинают грузиться женщины и дети. Помогаем им пройти по сходням, переносим на руках малышей, тащим узлы, мешки и чемоданы и размещаем их, где только можно. Женщин с маленькими детьми помещаем в корме в румпельном отделении и в некоторых каютах. Слышится плач детей и возгласы: "Мама!, Бабушка! Таня!, Коля!, где ты? Иди сюда!, где мои вещи?" и тому подобное.
Успокаиваем, помогаем найти им своих бабушек, мам, Таней, Колей и вещи. Вначале их беспокойство о своих вещах вызывало раздражение, но потом, вспомнив, что этот узел или чемодан – всё, что смогли взять они с собой, нам делалось неловко, и мы терпеливо разыскивали их узлы и чемоданы. Ведь все остальное, нажитое своим трудом за долгие годы, было брошено.
Наконец погрузка всех, кого должен был взять "Ташкент", закончена. Убраны сходни, отданы швартовы, и корабль, маневрируя, медленно выходит из бухты. Часы показывают 2.05. На берегу ещё много осталось раненых и эвакуируемых. Их должен забрать эсминец "Безупречный". Через некоторое время корабль входит в фарватер. За всё это время "боевая" не прекращалась, и мы опять находимся на своем посту.
С тяжёлым чувством мы смотрим на удаляющийся берег, озарённый заревом пожаров. Проходим фарватер, начинает светать. Дует свежий ветер. Везде на палубе и надстройке, где только можно примоститься, прижавшись друг к другу, лежат и сидят люди. Между ними по палубе и в кубриках пробираются врачи и санитары. Выбиваясь из сил они осматривают раны, делают перевязки на месте, некоторых раненых забирают в санчасть и в кают-компании и там делают операции.
С рассветом всматриваюсь в лица в надежде увидеть знакомых. Глядя на этих искалеченных и беспомощных людей, с искажёнными от боли лицами и глазами полными страданий и мольбы о помощи, делается невыносимо тяжело и всё личное забывается. Хочется чем-либо помочь, чтобы облегчить их страдания. Бойцы аварийных партий с вёдрами и кружками разносят воду. Некоторые раненые и эвакуируемые просят перевести их в каюты, они замёрзли. Нет у нас, товарищи, свободных мест, всё занято! Потерпите немного. Скоро будем в Новороссийске. И они замолкают. Ждут. В числе раненых много краснофлотцев. Они знают устройство корабля и не обращаются ни с какими просьбами.
Уже светло, фарватер позади. Звучит отбой боевой тревоги, но по времени опять подошла наша вахта и я спускаюсь в машинное отделение, а Саша ещё и не выходил из него. Рассказываю ему обо всём, что видел. По боевой тревоге он должен быть в турбинном отделении у поста управления связи. Поэтому он не видит и не знает, что происходит наверху. При налётах он слышит только стрельбу и чувствует, как вздрагивает корабль при близком попадании бомб.
Не секретом для всех является то, что из боевой части, все посты которой находятся в турбинных и задраенных котельных отделениях на глубине несколько метров в корпусе, при гибели корабля почти никто не спасается. И, понимая это, нужно обладать большим мужеством и сильной волей, чтобы, сохраняя спокойствие и не теряя рассудка, наблюдать за работой всех механизмов и выполнять все приказания с командного поста корабля.
Подошло время, и наша вахта кончилась, заступил Калягин. Умывшись и переодевшись, мы идём в кают-компанию завтракать. Подходят и другие офицеры. Скоро Новороссийск и теперь едва ли можно ждать налёта. Поход прошёл удачно. Слышаться смех и шутки. Я нахожусь под впечатлением всего увиденного и пережитого в своём первом походе в Севастополь.
После завтрака спускаемся в свою каюту и ждём сигнала боевой тревоги при входе в фарватер перед Новороссийском. К этому сигналу, который подаётся звонком громкого боя, едва ли можно привыкнуть. Он сильно бьёт по нервам.
Вот и "боевая", а затем вскоре и "отбой". Вахта Калягина продолжается, а мы выходим на палубу.
В 11 часов 10 минут корабль медленно подходит к пирсу. На нём стоят представители штаба флота, базы, политотдела, техотдела и госпиталя. Они встречают корабль, приветствуют его благополучное возвращение. Среди раненых и эвакуируемых оживление, на лицах улыбки. Корабль швартуется, подают сходни на причал. Первым на берег сходит командир корабля и докладывает командиру базы, как прошёл поход. Его приветствуют и поздравляют.
Старпом Орловский приказывает мне наблюдать за выгрузкой и считать раненых и эвакуируемых. У каждой сходни я ставлю краснофлотца для подсчёта. Первыми сходят на берег легкораненые. Затем из кубриков выносят тяжелораненых. Корабельные и базовые врачи руководят погрузкой всех раненых в санитарные машины. Последними сходят эвакуируемые. Краснофлотцы и многие офицеры помогают вынести детей и вещи. На выходе с пирса их ждут специальные машины. Расставание команды с ранеными и эвакуируемыми было трогательным. Много тёплых слов и добрых пожеланий услышал экипаж корабля, прощаясь с ними.
Кругом мечутся корреспонденты с фото и киноаппаратами. Они фотографируют и снимают на плёнку командира корабля и выгрузку раненых и эвакуируемых. Впоследствии некоторые кадры из съёмок, сделанных товарищем Смолко и другими, были включены в картины "Черноморцы" и "Великая Отечественная". Выгрузка закончена, и я докладываю старпому: раненых 1115 человек, женщин и детей – 262 (Рис.3).
Закончились 23 напряжённых и бессонных часа, а до отбоя ещё далеко.
Во время выгрузки П.П.Сурин вместе с Сашей и Калягиным составил план осмотра и переборки механизмов. Завтра опять поход в Севастополь.
После обеда приступаем к осмотру и переборке механизмов по плану. Эта работа продолжается и после ужина до 23.00 часов. Затем спать. Долго ворочаюсь и, наконец, незаметно засыпаю. Сквозь сон слышу мелодичный сигнал и быстро вскакиваю. Потом соображаю, что это сигнал подъёма. Значит уже утро. Саша смотрит на меня и смеется. Тебя, - говорит, - здорово подтянуло. Смотрю в зеркало и вижу своё исхудавшее лицо с ввалившимися глазами. Неужели я за сутки так похудел? С утра продолжаем готовить механизмы к очередному походу, принимаем воду, топливо и масло.
В то время, как все боевые части корабля готовились к походу, на палубу и в кубрики опять грузили боезапас и продовольствие, а на пирсе ждали погрузки на корабль новые бойцы стрелковой бригады.
В 14.00, после окончания погрузки, "Ташкент" опять идет в Севастополь.
Этот поход так же, как и предыдущие, прошёл удачно и аварийные партии бездействовали.
По возвращении в Новороссийск мы узнали, что после следующего очередного похода корабль пойдет в Батуми на "ППР" (планово-предупредительный ремонт), сроки которого давно уже прошли. У некоторых офицеров, мичманов и старшин в Батуми были семьи, и они с нетерпением ждали встречи с ними. Молодые офицеры и краснофлотцы мечтали об увольнении на берег, на который они не вступали долгое время. Кроме того, эта стоянка корабля в течение нескольких дней позволит экипажу более тщательно и в спокойной обстановке произвести ремонт механизмов и вооружения, в чём они очень нуждались. Всё это не могло не радовать весь экипаж корабля. Мою радость огорчало только то, что своей семьи я не увижу. Я даже не знал, где она.
И вот мы снова идём в Севастополь, а на следующий день благополучно возвращаемся в Новороссийск. Этот поход оказался более тяжёлым. На пути в Севастополь нас бомбили уже не "Хейнкели", а три пикирующих бомбардировщика "Ю-88", а при возвращении - пять. Прицельность бомбометания этих самолётов была значительно выше, и бомбы, сброшенные ими, ложились ближе к кораблю. В этот раз в отражении их атаки участвовали и пулемётные расчёты армейской части. Исключительные мужество, хладнокровие и уменье командира корабля Василия Николаевича Ярошенко маневрировать и уходить из под падающих бомб давали возможность кораблю выйти из боя невредимым. Между собой офицеры и краснофлотцы называли его "Батя" и для всего экипажа он являлся символом мужества.
И вот мы снова в Новороссийске, заканчиваем выгрузку очередной партии раненых и эвакуируемых и готовимся к переходу в Батуми. Составляются планы переборки и ремонта механизмов и вооружения. Команде "БЧ-5" предстоит очень большая работа.
В свободное от вахт и работ время началась массовая утюжка брюк, кителей, форменок, чистка ботинок и драйка пуговиц. В кают-компании оживление. Вспоминают и обсуждают последний поход, говорят о предстоящем ремонте, встрече с родными и знакомыми. Наконец все приготовления закончены, приняты топливо, масло, вода и продовольствие, и "Ташкент" выходит из Новороссийска.
Переход в Батуми проходит без всяких происшествий. Корабль медленно входит в порт. На стенке его встречают командование и семьи. Машут руками и платками. Они с тревогой и болью в сердцах провожали "Ташкент", с нетерпением ждали вестей о нём и с радостью встречают его.
Я вижу на стенке женщин и детей, и мне делается тяжело и грустно. Вот уже год, как я не видел жену и дочь и около полгода не получаю от них писем. Где они? Что с ними! С тоской смотрю на белокурые головки детей возраста моей дочери. Рядом со мной стоит мрачный Саша. У него дочь осталась в Ростове, уже занятом врагом.
Отдан якорь, и корабль кормой швартуется к стенке. Начинается официальная часть. Через некоторое время нас вызывает к себе командир "БЧ-5" Сурин, распределяет людей по работам, уточняет план переборки и ремонта механизмов и уходит в техотдел. Мы приступаем к работе.
Вечером я, Саша и некоторые офицеры получаем увольнение на берег. На шканцах наутюженные и надраенные построены краснофлотцы, получившие увольнение. Их перед выходом на берег придирчиво осматривает старпом Орловский.
Вот мы и на берегу. Приятно ощущаем незыблемую почву под ногами. В городе много народу. Поражает большое количество молодых мужчин из местного населения. Много духанов с изобилием разных вин. Однако быстро темнеет. Город затемнён, народ расходится. У нас знакомых нет. Делается скучно. Так хотелось выйти на берег и вдруг такое разочарование. С корабля кажется, что на берегу веселей. Заходим в духан, выпиваем по паре стаканов вина и покупаем две бутылки коньяку. Ведь Латышев остался на корабле, нужно принести гостинец. На берег он пойдет завтра. По тёмным и пустынным улицам возвращаемся на корабль и докладываем о своём прибытии дежурному офицеру. Никаких замечаний. Ведь завтра и он пойдет на берег. Находим Латышева и показываем принесённый гостинец.
Довольная улыбка появляется на его лице, но оказывается, что свет не без добрых душ. Нас опередили. Однако это не мешает. Мы делимся с ним своими грустными впечатленные о береге и с некоторыми предосторожностями распиваем бутылку коньяку. Латышев уходит и мы ложимся спать. Завтра работа.
Алексей Павлович Латышев - весёлый человек, среднего роста, смуглый, как цыган, с чёрными усиками, закрученными кверху. Разговаривает он с оттенком иронии и, как мне казалось, с рисовкой. Обо всех житейских вопросах судит уверенно.
Мне рассказывали, что на "Ташкент" он пришёл из Военно-морской академии, где был адъюнктом. Вначале болезненно переживал замечания, "драйки". Потом привык и проще стал реагировать на это.
Беседуя с ним и наблюдая его в работе, я убедился, что он очень начитан, знаком с отечественной и иностранной литературой и хорошо знает своё дело. Обладая исключительно хорошей памятью, он мог всегда к месту привести цитаты из различных произведений и продекламировать стихи. Кроме того, он и сам писал стихи и довольно хорошие на мой взгляд. С ним не было скучно. Впоследствии, когда меня, человека сугубо гражданского, привыкшего к производственным совещаниям, к критике и самокритике, и к обсуждениям резолюций, непосредственно коснулись уставные положения и характер моего начальства, я получал от него добрые советы и помощь, что всегда помогало мне и выручало из беды. Чувства глубокой благодарности и уважения к Алексею Павловичу Латышеву остались во мне и по сей день.
На другой день мы работали по переборке механизмов. Некоторые офицеры были отпущены на несколько часов к своим семьям. Вечером Латышев увольняется на берег и к положенному времени возвращается на корабль немного выпивши.
Что греха таить, в те времена многим выпивка давала разрядку колоссальному нервному напряжению после долгих и тяжёлых боевых часов, и мы иногда к положенным 100 граммам добавляли ещё и своих 100 граммов.
Нужно сказать, что всегда, когда нам представлялась возможность поднять стакан, это сопровождалось тостом "За тех, кто в море", в который мы вкладывали всю свою душу, так как по опыту знали, что значит в это время быть в море. Когда же мы сами находились в море, то знали, что и за нас многие провозглашают такой же тост.
В связи с ухудшением положения в Севастополе "Ташкенту" сократили срок ремонта, а через несколько дней последовал приказ на завтра быть готовыми к выходу. Последние сутки мы не выходили из турбинных и котельных отделений.
Утром 17 июня "Ташкент" выходит в море для оказания помощи лидеру "Харьков", получившему повреждение от бомб под Севастополем. Вечером мы встречаем "Харьков", идущий малым ходом, и без всяких происшествий, сопроводив его до Поти, идём в Новороссийск, а затем и в Севастополь.
Этот первый после "ППР" поход был значительно тяжелее всех предыдущих. Корабль подвергся двукратным длительным и очень интенсивным налётам самолётов "Ю-88" при заходе солнца и с рассветом. При "звёздных" налётах, когда по нескольку самолётов почти одновременно заходят на корабль и пикируют с разных сторон, труднее маневрировать и уклоняться от падающих бомб. Кроме того, в таких случаях рассеивается огонь наших зениток.
Однажды по возвращении в Новороссийск меня вызвал к себе политрук нашей "БЧ-5" товарищ Смирнов и после нескольких секунд томительного молчания сказал: "Мы решили оставить тебя на корабле. Как ты на это смотришь?" Кровь прилила к моему лицу, и мне стало жарко. Скрывая свою радость, я дал согласие. Значит, меня принимают в коллектив, доверие и уважение которого я так хотел заслужить. Вопрос о моей должности пока оставался открытым.
В этот же день по этому вопросу со мной разговаривал Павел Петрович Сурин. Я подтвердил своё согласие и весь этот день провёл под впечатлением разговоров со Смирновым и Суриным.
Следующие наши походы показали, что положение в Севастополе ухудшилось, прорывать блокаду стало ещё сложнее и опаснее. На корабле уже появлялись раненые и убитые от осколков бомб. Уже не все корабли, уходившие в Севастополь, возвращались на свою базу. Имелись сведения о появлении вражеских торпедных катеров. Самолётам врага, аэродромы которых находились на Крымском побережье вблизи наших коммуникаций, не нужно было разыскивать в море наши корабли. Совершая свои походы по строгому "расписанию", корабли сами подходили к месту, где их готовились встретить вражеские самолёты. Поэтому, заметив самолёт-разведчик, мы уже знали, что через 10-15 минут появятся Юнкерсы и начнётся бомбёжка .
В эти дни шутки и смех в кают-компании стали звучать реже и не так громко, как раньше. Лица офицеров стали суровыми. Все понимали, что при таких длительных и массовых "звездных" налётах, когда кругом падают бомбы, и нет возможности для маневрирования корабля, уменье нашего Бати может оказаться недостаточным. Несмотря на это, мужество и чувства долга и ответственности перед защитниками Севастополя не покидали личный состав корабля.
Об этом периоде походов кораблей в Севастополь адмирал флота Советского Союза И.С.Исаков писал: "В Военно-морском оперативном лексиконе есть понятие - "напряжение использования сил", что в упрощённом толковании означает отношение числа боевых дней к числу дней стоянки в базах. Если приложить этот термин к "Ташкенту" и "Безупречному" применительно ко второй половине июня 1942 года, то можно утверждать, что примеров подобного боевого напряжения не знает история второй мировой войны на море".
Много боевых эпизодов при "звездных" налётах "Ю-88" были засня-ты на киноплёнку корреспондентом товарищем Смолко. Со своего боевого поста я видел, как он, стоя на мостике, делал съёмки самолётов, идущих на корабль в пике, падение бомб с момента отрыва их от самолётов и до разрыва на поверхности моря вблизи корабля, и действие наших зенитчиков. Нужно было обладать большим хладнокровием, чтобы следить киноаппаратом за бомбами, летящими на корабль. По приходе корабля в Новороссийск он заснимал выгрузку раненых и эвакуируемых и погрузку на корабль боезапаса, техники и армейских частей. Заснятые им ленты вошли в некоторые документальные фильмы, которые впоследствии мне пришлось видеть.
В последнее время усложнились и стоянки в Новороссийске, так как участились налёты вражеской авиации на город и порт. Не раз приходилось прекращать корабельные работы и погрузку и отбивать атаки с воздуха вместе с береговыми зенитными батареями.
ПРОДОЛЖЕНИЕ СЛЕДУЕТ.
ПРЕДИСЛОВИЕ.
Мой отец, Высота Иван Иосифович, оставил после смерти воспоминания о Великой Отечественной войне, в которой он участвовал. Он много лет работал над текстом, но так и не успел его закончить и опубликовать. Наша семья считает своим долгом напомнить потомкам о ратном труде отцов и дедов. Возможно, эти воспоминания позволят кому-то из молодёжи узнать что-то новое о своих родных, участвовавших в войне.
В тексте возможны погрешности и неточности. Просим прощения за них.
Желающим откликнутся на эту публикацию предлагаем электронный почтовый адрес: dunmac@live.ru, Высота Ольга Ивановна.
ВСТУПЛЕНИЕ.
Последнему рейсу лидера Черноморского флота "Ташкент" посвящено несколько статей, в которых описывается бой лидера с фашистскими самолётами и торпедными катерами в его последнем прорыве блокады города Севастополя.
В этих статьях военными специалистами даётся высокая оценка этого боя и ярко и правдиво показано мужество, проявленные командиром лидера Василием Николаевичем Ярошенко и некоторыми офицерами и краснофлотцами артиллерийской боевой части "БЧ-2", действия которых можно было наблюдать, находясь на командном мостике корабля.
Естественно, исходя из сказанного, в этих статьях не получили должного освещения и оценки события, происходившие во время боя в глубине корабля в его машинных и котельных отделениях и в кубриках, где действующими лицами были бойцы и офицеры машинной команды "БЧ-5" и аварийных партии корабля.
Это побудило меня частично дополнить некоторые моменты доселе не известных событий, очевидцем и участником которых мне пришлось быть в роли дублёра командира машинной группы и члена кормовой аварийной партии лидера "Ташкент".
Однако сравнительно малый срок моего пребывания на корабле не дал мне возможности запомнить фамилии многих бойцов машинной команды, а мое положение на корабле не позволило мне ограничиться только наблюдениями. По этим причинам мои воспоминания не могут претендовать на желаемую полноту и я, к великому сожалению, не могу назвать некоторых краснофлотцев "БЧ-5", чьи имена заслуживают глубокого уважения и доброй памяти. Их мужественное поведение и действия в тяжелые моменты служили хорошим примером для окружающих, включая и меня.
Ниже, как позволили мне память и мои краткие записки того времени, я описываю события и отдельные факты в той последовательности, в которой они возникали и развивались.
НАЗНАЧЕНИЕ НА ЛИДЕР "ТАШКЕНТ".
На лидер "Ташкент" я был направлен из Электромеханической школы Учебного отряда Черноморского флота, куда был назначен на должность преподавателя с первых дней войны.
В связи с тем, что некоторые преподаватели, хорошо практически и теоретически знакомые с электромеханическими установками кораблей, не имели практического опыта по борьбе за живучесть корабля, командование флота отдало приказ направить часть преподавателей на корабли действующего флота для приобретения такого опыта в боевой обстановке. К числу таких преподавателей относился и я. Поэтому я должен был быть направлен на какой-либо боевой корабль.
Moй выбор лидера "Ташкент" обуславливался тем, что на нём командиром машинной группы, что соответствует положению 2-го механика (или первого помощника механика на судах торгового флота) был мой старый товарищ Александр Иванович Кутолин, с которым я в течение нескольких лет жил в одной комнате, когда мы учились в Херсонском морском техникуме.
После окончания техникума Саша некоторое время плавал механиком на судах торгового флота, а затем был призван в военно-морской флот и послан на специальные курсы. На "Ташкенте" Саша служил с первых дней ввода корабля в состав эскадры Черноморского флота, и я рассчитывал на его помощь при изучении механизмов и систем корабля.
Я несколько раз бывал у Саши, когда корабль стоял в Новороссийске, и видел механизмы корабля, вызывавшие у меня восторг и зависть. И вот, в один из последних дней мая 1942 года я получаю направление на лидер "Ташкент".
В Геленджике, где в то находилась Электромехшкола, я сажусь на катер, который через несколько часов швартуется у одного из причалов Туапсинского порта. При входе катера в порт я увидел лидер "Ташкент", ошвартованный у Южного мола. Это значило, что мне не придётся ловить его по портам, что очень радовало меня,
Сойдя на берег, я направляюсь в штаб флота, где и оформляю своё назначение и бегу на "Ташкент".
НА "ТАШКЕНТЕ".
Войдя на палубу корабля, я предъявил свои документы дежурному офицеру, а затем под любопытными взорами окружающих, один из краснофлотцев повёл меня в каюту старшего помощника командира корабля. Старпом, товарищ Орловский, ознакомившись с моими документами, направил меня в распоряжение командира пятой боевой части ("БЧ-5", машинной команды) Павла Петровича Сурина.
Выслушав мой доклад о цели прибытия на корабль, товарищ Сурин назначил меня дублёром командира машинной группы, которым являлся Саша Кутолин, а по боевой тревоге приказал включаться в состав кормовой аварийной партии, командиром которой по боевым тревогам становился молодой офицер, являвшийся одновременно и командиром трюмно-котельной группы, Иван Васильевич Калягин.
Поместили меня в маленькой каюте вместе с Кутолиным и Калягиным, расположенной почти в самой носовой части полубака. Спать я должен был на раскладушке, устанавливаемой только на ночь.
Саша оказался свободным от вахты, и мы, сидя в каюте, делились своими впечатлениями и переживаниями, вспомнили годы учёбы в техникуме, своих товарищей и семьи, с которыми у нас обоих была потеряна связь.
Без рисовки, как обычно вводят в курс какого-либо дела нового человека, Саша рассказал мне о боевых делах корабля. От него я узнал, что "Ташкент" систематически совершает рейсы в Севастополь, куда доставляет живую силу, боезапас и технику, а оттуда вывозит раненых, женщин и детей. Бывают и специальные походы корабля для поддержания своей артиллерией наших частей, обороняющих Севастополь. Обычно все походы сопровождались налётами и бомбёжками вражеской авиации. В этот день "Ташкент" в 21.00 должен выйти в Новороссийск, а потом в Севастополь.
Наш разговор был прерван приходом Калягина и командира электромеханической группы Алексея Павловича Латышева. Узнав о появлении на корабле нового человека, они пришли посмотреть на него и познакомиться. После представления я "доложил" о цели своего прибытия на корабль и рассказал о житейских делах на берегу. Ведь они уже около месяца не выходили на берег.
После их ухода я опять остался с Сашей и получил от него первый инструктаж о правилах поведения и распорядке дня на корабле и о моих обязанностях дублёра.
В обычное время походов я должен стоять вахту в носовом турбинном отделении вместе с Сашей, проверяя и обеспечивая работу всех механизмов, а по боевым тревогам переходить в состав кормовой аварийной партии. Кроме этой партии была ещё и носовая аварийная партия, возглавляемая боцманом корабля мичманом Тараненко.
Эти обе аварийные партии были укомплектованы в основном краснофлотцами "БЧ-5" второй вахты. Их задачей являлась борьба за живучесть корабля, то есть принятие мер, обеспечивающих сохранение корабля на плаву и его боеспособности при получении каких-либо повреждений во время боя. Это значило, что бойцы аварийных партий должны были заделывать пробоины и трещины в корпусе корабля, устранять поступление воды в корпус или из одного отсека в другой, устанавливать дополнительные крепления на переборках, исправлять повреждения различных систем и устройств и, при необходимости, вводить в действие резервные системы и устройства.
В заключение Саша дал мне чертежи общего вида корабля, расположения главных и вспомогательных механизмов, и привёл ряд технических данных по нему.
"Ташкент", носивший ещё второе неофициальное название "Голубой крейсер", относился к классу современных крупных эскадренных миноносцев. По своему вооружению и водоизмещению он в два с лишним раза превосходил остальные наши эсминцы и потому числился лидером. Красивые надстройки обтекаемой формы свидетельствовали о его быстроходности, что подтверждалось колоссальной мощностью его главных турбин (110000 л.с.).
Его внешность, мореходные и боевые качества вызывали зависть у многих моряков, и многие считали за честь служить на этом корабле. Командовал им капитан 2-го ранга Василий Николаевич Ерошенко.
В оставшееся ещё до отхода корабля время Саша повёл меня в первое и второе турбинные отделения, в одно из четырёх котельных отделений, 4-й и 5-й кормовые кубрики, где в основном располагались краснофлотцы "БЧ-5", румпельное отделение и показал пост кормовой аварийной партии.
Все котельные отделения "Ташкента" располагались в герметически закрытых отсеках, куда вентиляторами нагнетался воздух. В результате этого в них создавалось давление несколько выше атмосферного, обеспечивающее искусственную тягу в котлах.
Принцип действия и устройства всех котлов и механизмов был мне известен и понятен, но очень сложная система разных трубопроводов требовала для изучения длительного времени и нормальных условий, что очень смущало меня.
Пост нашей кормовой аварийной партии располагался (смотрите. схему общего вида лидера "Ташкент") в надстройке штормового коридора у входа в носовое турбинное отделение и на главной палубе у входной двери в штормовой коридор. Сверху на штормовом коридоре были расположены торпедные аппараты, а вокруг кормовой дымовой трубы, на специальной площадке располагалась зенитная батарея, состоящая из шести скорострельных 37 мм орудий-автоматов. Такое расположение нашего поста позволяло видеть все, что делалось вокруг.
Первый мой ужин в кают-компании прошёл в несколько напряжённой обстановке. Сказывалось присутствие нового человека, и офицеры, против обычного, держали себя несколько натянуто. Я чувствовал на себе любопытные взоры, вызывающие у меня неловкость.
Почти весь офицерский состав, состоящий в основном из молодёжи, был на корабле с первых дней войны. Это были мужественные люди, проверенные в боевой обстановке, прошедшие через серьёзные испытания. Они уже знали друг друга. У них было взаимное доверие и уважение. А как поведу себя я? Заслужу ли я уважение этих людей? Примут ли они меня в свой коллектив, как равного или ...? Такие мысли возникали у меня. Я чувствовал себя в роли спортсмена-новичка, вступившего в очень сильную и сыгранную спортивную команду.
После ужина наступила моя первая вахта, и мы пошли готовить турбины к походу, и в назначенный час "Ташкент" вышел в море. Равномерный гул работающих механизмов и привычные запах и теплота в машинном отделении успокаивали, а знакомая обстановка вызывала чувство уверенности в себе и напоминала мои прошлые годы плавания в морском торговом флоте.
На вахте Саша объяснял и показывал мне, как проверять и прослушивать работу механизмов, по каким показаниям приборов, контрольных и сигнальных ламп на громадном щите у пульта управления можно контролировать их работу. Вахта протекает нормально, и я начинаю подробно знакомиться с механизмами.
Вдруг раздается громкий и очень резкий звонок колоколов громкого боя, сразу же после которого на палубе слышится топот ног. Я вздрагиваю и смотрю на Сашу. Улыбаясь, он объясняет, что мы входим в фарватер перед Новороссийским портом, и это сигнал боевой тревоги, по которому я должен идти в свою аварийную партию. Поднявшись по трапу и выйдя на главную палубу, вижу, что аварийная партия на месте и зенитчики приготовили свои автоматы к бою, но кругом всё спокойно.
Вскоре входим в порт. Звучит отбой боевой тревоги. Я опять спускаюсь в турбинное отделение. Начинаются манёвры, и корабль швартуется у причала.
С утра начинается подготовка к очередному походу в Севастополь, в котором я впервые приму участие. Во всех турбинах и котельных отделениях идёт осмотр и подготовка механизмов под наблюдением Саши и Калягина. Мне поручают наблюдать за переборкой некоторых узлов турбоконденсатных насосов и турбодинамо в первом турбинном отделении.
Периодически у нас появляется командир "БЧ-5" П.П.Сурин, которого, по заглавным буквам его имени, отчества и фамилии заглазно именуют "ППС" по аналогии с названиями автоматического оружия "ППД" и "ППШ". Он выслушивает доклады о ходе работ, проверяет и торопит, приказывает замерить и доложить ему о количестве в цистернах воды, масла и топлива, дает различные дополнительные указания, в ряде случаев отчитывает и, наконец, уходит в сопровождении облегчённых вздохов Саши и старшин, а впоследствии и моих.
Павел Петрович Сурин - подвижный и очень энергичный человек, выше среднего роста, худощав, сутуловат, очень требовательный к себе и к подчинённым, всегда суров и даже резок. Он всё должен сам видеть и знать, что создавало впечатление некоторого недоверия к своим офицерам и оскорбляло их, а его суровость, а подчас и грубость, усиливали это чувство. Вставал он раньше побудки и везде мог появиться в любое время дня и ночи. Мы часто задавали себе вопрос: когда он отдыхает? Только в период боевых тревог, когда он вместе с Латышевым должен был находиться на командном посту "БЧ-5", расположенном в надстройке на полубаке, мы избавлялись от его недремлющего ока.
Наблюдая за ним в течение почти четырёхмесячного пребывания под его командованием, я убедился, что у него почти ничего не было личного. Только долг и дело. И в этой части он являлся хорошим примером для многих из нас. О нём полушутя и полусерьёзно говорили, что этот человек сам не живёт и другим жить не даёт.
Однако, несмотря на то, что за весь период службы с ним и особенно после гибели корабля, когда мне пришлось заменить убитого Сашу и в полную меру испытать тяжесть его характера, я не переставал уважать его и по сей день храню о нём добрую память.
Закончив переборку своих механизмов и доложив об этом Саше, я вышел на палубу.
Красноармейцы воинской части, которая должна быть доставлена в Севастополь, и специально выделенные краснофлотцы грузят на корабль боезапас, продовольствие, вкатывают на палубу пулемёты и орудия. Все кубрики и палуба заставлены ящиками и тюками, между которыми оставлены узкие проходы. Полностью свободными остаются только носовая и кормовая части корабля в районе орудийных башен, где у своих орудий возились артиллеристы. Погрузка идет быстро и без сутолоки под руководством старшего и второго помощников командира корабля Орловского и Фрозе.
На надстройке корабля красноармейцы устанавливали свои пулемёты под руководством командира второй боевой части (артиллеристов "БЧ-2") - старшего лейтенанта Н.С.Новика. Зенитчики подносили ящики со снарядами для своих автоматов. Кругом слышался смех и матросские шутки, и создавалось впечатление, что предстоит прогулка, а не поход в осаждённый Севастополь с вероятными налётами вражеской авиации и бомбёжками.
Красноармейцы на корабле вели себя сдержано. Смущала новая и непривычная для них обстановка.
В этот день завтрак и обед в кают-компании прошли для меня с меньшим напряжением. Моё присутствие уже не так смущало, и здесь так же, как и на палубе, слышались смех и шутки, высказывались пожелания скорее пойти в Батуми на планово предупредительный ремонт ("ППР"), когда можно будет вступить на твёрдую почву и немного отдохнуть. Однако, в основном разговор касался предстоящего похода, обстановке под Севастополем и готовности своих боевых частей.
В этот день из разговоров я узнал, что Севастополь полностью блокирован с суши и с моря. Что прорыв блокады сопряжён с риском, так как приходится иметь дело не только с вражеской авиацией, но и с подводными лодками. Что под Севастополем нет наших аэродромов, так как небольшой клочок земли вокруг него насквозь простреливается вражеской артиллерией, и потому наши корабли не могут рассчитывать на поддержку своей авиации.
В связи с такой обстановкой корабли могли заходить в Севастополь только ночью. Для этого "Ташкент" должен был выходить из Новороссийска не позже 13-14 чесов, идти кратчайшим и наиболее опасным курсом с тем, чтобы войти в Севастополь в 23-24 часа и, произведя высадку красноармейцев, выгрузку груза и погрузку раненых и эвакуируемых, выйти обратно до рассвета не позже 2-3 часов утра и вернуться в Новороссийск примерно в 11-12 часов. Такое расписание позволяло закончить поход за 21-23 часа. Другой возможности не было.
Прорыв блокады Севастополя, осуществляемый в основном эсминцами "Бдительный", "Безупречный", "Сообразительный" и лидером "Ташкент", очень усложнялся хорошей погодой. Было спокойное море, чистое звёздное небо, светила луна. Ночь была очень короткой.
Условия плавания "Ташкента", нарисованные Сашей и дополненные другими офицерами, не встревожили меня и не вызвали сожаления. Я был доволен тем, что нахожусь в знакомой мне обстановке у механизмов, что настал конец моей пассивной роли преподавателя.
После обеда мы идём готовить главные турбины к походу, что не требует много времени, так как они всё время поддерживались в прогретом состоянии.
В 13.40 по команде с мостика даём малый ход. Затем несколько минут манёвров, и корабль выходит из порта. Прибавляем ход. Я жду сигнала боевой тревоги, который не заставляет себя долго ждать. Вот и сигнал. Выхожу на свой пост. Весь корабль, как соты пчёлами, облеплен красноармейцами. Их пулемётчики уже по-хозяйски расположились у своих пулемётов и переговариваются с нашими зенитчиками. Кругом всё спокойно. Светит яркое солнце.
Проходим фарватер. Звучит отбой боевой тревоги, и я возвращаюсь на свою вахту в машинное отделение. Обхожу механизмы и, получив инструктаж у Саши, на что нужно обратить особое внимание, иду во второе котельное отделение, расположенное за носовой переборкой нашего турбинного отделения. Закрыв за собой верхнюю входную дверь, я почувствовал слабую боль в ушах, вызванную повышенным давлением воздуха. Зажимаю нос и продуваю уши. Боль прекращается. Спускаюсь по трапу узкой шахты глубиною около 5 метров и, открыв вторую дверь, вхожу в котельное отделение. Ревут форсунки и вентиляторы. Передо мною котёл высотою примерно в двухэтажное здание. Обслуживают котёл и все механизмы котельного отделения один старшина и несколько краснофлотцев. Запоминаю расположение механизмов и проверяю показания всех контрольно-измерительных приборов. Затем перехожу в такое же первое котельное отделение и, через некоторое время, вернувшись в первое турбинное отделение, выясняю у Саши ряд вопросов.
Наша вахта подошла к концу. Теперь на вахту заступает Калягин со своими краснофлотцами, которые входили в состав кормовой аварийной партии. Мы выходим на палубу. Берега не видно. Корабль идёт 37 узловым ходом (≈68 км/ч), оставляя за кормой молочный след от работы винтов, уходящий за горизонт. Умывшись, идём в каюту отдыхать до следующей нашей вахты или до очередной боевой тревоги.
Я возбуждён и усталости не чувствую. Отдыхать не хочется. В каюту входит Алексей Павлович Латышев и, основываясь на опыте, уверенно заявляет, что скоро должен быть налёт. Действительно, вскоре наш разговор прерывает сигнал "боевой", от которого я вздрагиваю и вскакиваю с кресла. Саша быстро поднимается с койки, и мы бежим к своим боевым постам. За нами и навстречу бегут несколько краснофлотцев на свои боевые посты. На ходу Латышев бросает в мой адрес язвительное замечание, что нужно привыкать и не пугаться. Вероятно, выражение моей физиономии дало ему право на это.
Саша спускается в машину, Латышев бежит дальше, а я остаюсь у своего поста и вопросительно смотрю на Калягина. Он показывает на самолёт, который вдали летит параллельным курсом. Это разведчик. Теперь нужно ждать налёт. Осматриваюсь кругом. У зенитчиков полное спокойствие, все стоят у своих приготовленных к бою орудий. Одни из них следят за этим самолётом, а другие - за небом. Вижу несколько тревожных и бледных лиц красноармейцев. Они не на земле, где чувствуют себя уверенно. Многие из них никогда не были на судне и, возможно, впервые видят безбрежное море.
После нескольких томительных минут ожидания со стороны невидимого берега появляются два "Хейнкеля", за которыми начинают наблюдать несколько сот пар глаз. Самолёты делают над кораблём большой круг и идут на сближение. Наступает тревожная тишина, которую нарушает гул работающих механизмов.
Вздрагиваю от неожиданного выстрела кормовой зенитной 76 мм двухорудийной башни, в шутку названной "башней смеха". Она маленькая, приземистая, как черепаха, и очень подвижная, что и послужило поводом к такому названию. Командует ею один из самых молодых офицеров, которому всё нипочём, младший лейтенант Макухин. Два разрыва легли несколько в стороне от одного "Хейнкеля". Через две-три секунды начинают стрелять автоматы зенитной батареи, которой командует молодой лейтенант Гимельман.
На сравнительно большой высоте "Хейнкели" пролетают над кораблём, и через несколько секунд в метрах 50 за кормой поднимается шесть столбов воды. Сбросив бомбы, самолёты удаляются в сторону берега, и стрельба прекращается. У всех на лицах появляется радостная улыбка. Пользуясь затишьем, я спускаюсь в машину и рассказываю Саше, что было.
Проходит некоторое время, самолётов не видно. Звучит отбой боевой тревоги. Теперь можно продолжать "отдых" до нашей вахты.
Хотя кругом все спокойно, но на заходе солнца опять объявляют "боевую". Она профилактическая. В предвечерней мгле можно ожидать нападения торпедоносцев и подводных лодок. Поэтому в это время нужно быть особенно бдительным.
Мы опять на своих местах. Сумерки наступают быстро и в небе появляются звёзды и Луна. При мягком лунном свете спокойное море очень красиво, а корабль выглядит фантастически, напоминая мчащееся сказочное чудовище. Однако такая картина хороша не для прорыва блокады. Силуэт корабля, озарённый луной, хорошо виден на фоне темного небосклона. Чёрт побрал бы эту Луну! Как она некстати!
Вскоре справа по носу корабля на горизонте появляются слабое мерцающее зарево и периодические вспышки, а затем и темная полоска берега. Там Севастополь.
Опять звучит отбой, но теперь наступила наша вахта, и я спускаюсь в машину, а Калягин идет "отдыхать". Обхожу механизмы, смотрю на приборы, но сосредоточиться не могу.
Подходим к фарватеру, и опять звучит "боевая". Выхожу на свой пост. Все в сборе. Корабль входит в фарватер, представляющий собой узкую полоску воды, с обеих сторон которой расположены наши минные поля.
Узнаем, что в Севастополь входить нельзя. Будем идти в Камышовую бухту. Это значит, что положение в Севастополе ухудшилось. Чувства тревоги и волнения охватывают меня.
Малым ходом входим в освещённую луной Камышовую бухту. Вдали полукольцом стоит зарево, видны вспышки от разрыва снарядов, периодически в небо взлетают разноцветные ракеты и снопы трассирующих пуль, видны скользящие бледные лучи прожекторов. На берегу видны строения и масса людей.
Корабль швартуется у одной из барж, стоящих у берега, но главные турбины и все механизмы остаются в полной готовности. У боевых постов оставлено минимальное количество людей. Остальные посланы на выгрузку боезапаса и продовольствия. Меня назначают руководить разгрузкой кормовых кубриков, которые разгружают бойцы нашей аварийной партии.
С корабля положены сходни, по которым быстро сходят бойцы армейской части со своим оружием и имуществом. Затем, под руководством обоих помощников командира корабля, Орловского и Фрозе, начинается разгрузка боезапаса и продовольствия для защитников Севастополя. Корабль затемнён и в кубриках идёт работа в полной темноте и на ощупь. Краснофлотцы вереницей подходят и им на спины кладут по одному-два тяжёлых ящика со снарядами. Некоторые требуют: "клади ещё". Бегом по трапу поднимаются на палубу и по шатким сходням выносят их на берег. Слышится только тяжёлое дыхание. Люди работают, не обращая внимание на усталость. Каждый сознаёт важность того, что он делает, что дорога каждая минута. Нужно до рассвета закончить выгрузку, принять раненых и эвакуируемых и успеть пройти фарватер. А ночь коротка. По одной из сходен выкатывают орудия. Орловский и Фрозе торопят. В наш кубрик входит политрук "БЧ-5" В. С. Смирнов, которого я узнаю по голосу. Он спрашивает, - много ли еще осталось, торопит нас и требует осторожности.
Выгрузка заканчивается. Последние ящики вынесены, и на обратном пути краснофлотцы уже несут носилки с тяжелоранеными. Их укладывают в кубриках на койки. В темноте трудно соблюдать осторожность и часто слышатся сдержанные стоны, а иногда раздаются жуткие крики, от которых мороз пробегает по коже. Нечаянно толкнули, не так положили, зацепили за стойку. Многие раненые просят воды, закурить. Но мы торопимся. Время ограниченно и мы просим потерпеть. Просьбы прекращаются, и люди безропотно и терпеливо ждут.
Выходя из кубрика с пустыми носилками за очередными ранеными, краснофлотцам приходиться прижиматься к переборкам и стойкам, давая возможность пронести встречные носилки с ранеными, или проползать под носилками и между ногами.
Одновременно понемногу на корабль входят раненые, которые могут двигаться сами. Погрузка тяжелораненых закончена. Все кубрики забиты.
Теперь вереницей по всем сходням идут легкораненые. Некоторым приходиться помогать. Приёмкой раненых руководят два корабельных врача Н. Ф. Куликов и Довгий и один дивизионный. С появлением раненых на корабле появился неприятный, вызывающий тошноту, запах гниющих ран. У многих раненых давно не менялись повязки, не осматривались раны.
Последними начинают грузиться женщины и дети. Помогаем им пройти по сходням, переносим на руках малышей, тащим узлы, мешки и чемоданы и размещаем их, где только можно. Женщин с маленькими детьми помещаем в корме в румпельном отделении и в некоторых каютах. Слышится плач детей и возгласы: "Мама!, Бабушка! Таня!, Коля!, где ты? Иди сюда!, где мои вещи?" и тому подобное.
Успокаиваем, помогаем найти им своих бабушек, мам, Таней, Колей и вещи. Вначале их беспокойство о своих вещах вызывало раздражение, но потом, вспомнив, что этот узел или чемодан – всё, что смогли взять они с собой, нам делалось неловко, и мы терпеливо разыскивали их узлы и чемоданы. Ведь все остальное, нажитое своим трудом за долгие годы, было брошено.
Наконец погрузка всех, кого должен был взять "Ташкент", закончена. Убраны сходни, отданы швартовы, и корабль, маневрируя, медленно выходит из бухты. Часы показывают 2.05. На берегу ещё много осталось раненых и эвакуируемых. Их должен забрать эсминец "Безупречный". Через некоторое время корабль входит в фарватер. За всё это время "боевая" не прекращалась, и мы опять находимся на своем посту.
С тяжёлым чувством мы смотрим на удаляющийся берег, озарённый заревом пожаров. Проходим фарватер, начинает светать. Дует свежий ветер. Везде на палубе и надстройке, где только можно примоститься, прижавшись друг к другу, лежат и сидят люди. Между ними по палубе и в кубриках пробираются врачи и санитары. Выбиваясь из сил они осматривают раны, делают перевязки на месте, некоторых раненых забирают в санчасть и в кают-компании и там делают операции.
С рассветом всматриваюсь в лица в надежде увидеть знакомых. Глядя на этих искалеченных и беспомощных людей, с искажёнными от боли лицами и глазами полными страданий и мольбы о помощи, делается невыносимо тяжело и всё личное забывается. Хочется чем-либо помочь, чтобы облегчить их страдания. Бойцы аварийных партий с вёдрами и кружками разносят воду. Некоторые раненые и эвакуируемые просят перевести их в каюты, они замёрзли. Нет у нас, товарищи, свободных мест, всё занято! Потерпите немного. Скоро будем в Новороссийске. И они замолкают. Ждут. В числе раненых много краснофлотцев. Они знают устройство корабля и не обращаются ни с какими просьбами.
Уже светло, фарватер позади. Звучит отбой боевой тревоги, но по времени опять подошла наша вахта и я спускаюсь в машинное отделение, а Саша ещё и не выходил из него. Рассказываю ему обо всём, что видел. По боевой тревоге он должен быть в турбинном отделении у поста управления связи. Поэтому он не видит и не знает, что происходит наверху. При налётах он слышит только стрельбу и чувствует, как вздрагивает корабль при близком попадании бомб.
Не секретом для всех является то, что из боевой части, все посты которой находятся в турбинных и задраенных котельных отделениях на глубине несколько метров в корпусе, при гибели корабля почти никто не спасается. И, понимая это, нужно обладать большим мужеством и сильной волей, чтобы, сохраняя спокойствие и не теряя рассудка, наблюдать за работой всех механизмов и выполнять все приказания с командного поста корабля.
Подошло время, и наша вахта кончилась, заступил Калягин. Умывшись и переодевшись, мы идём в кают-компанию завтракать. Подходят и другие офицеры. Скоро Новороссийск и теперь едва ли можно ждать налёта. Поход прошёл удачно. Слышаться смех и шутки. Я нахожусь под впечатлением всего увиденного и пережитого в своём первом походе в Севастополь.
После завтрака спускаемся в свою каюту и ждём сигнала боевой тревоги при входе в фарватер перед Новороссийском. К этому сигналу, который подаётся звонком громкого боя, едва ли можно привыкнуть. Он сильно бьёт по нервам.
Вот и "боевая", а затем вскоре и "отбой". Вахта Калягина продолжается, а мы выходим на палубу.
В 11 часов 10 минут корабль медленно подходит к пирсу. На нём стоят представители штаба флота, базы, политотдела, техотдела и госпиталя. Они встречают корабль, приветствуют его благополучное возвращение. Среди раненых и эвакуируемых оживление, на лицах улыбки. Корабль швартуется, подают сходни на причал. Первым на берег сходит командир корабля и докладывает командиру базы, как прошёл поход. Его приветствуют и поздравляют.
Старпом Орловский приказывает мне наблюдать за выгрузкой и считать раненых и эвакуируемых. У каждой сходни я ставлю краснофлотца для подсчёта. Первыми сходят на берег легкораненые. Затем из кубриков выносят тяжелораненых. Корабельные и базовые врачи руководят погрузкой всех раненых в санитарные машины. Последними сходят эвакуируемые. Краснофлотцы и многие офицеры помогают вынести детей и вещи. На выходе с пирса их ждут специальные машины. Расставание команды с ранеными и эвакуируемыми было трогательным. Много тёплых слов и добрых пожеланий услышал экипаж корабля, прощаясь с ними.
Кругом мечутся корреспонденты с фото и киноаппаратами. Они фотографируют и снимают на плёнку командира корабля и выгрузку раненых и эвакуируемых. Впоследствии некоторые кадры из съёмок, сделанных товарищем Смолко и другими, были включены в картины "Черноморцы" и "Великая Отечественная". Выгрузка закончена, и я докладываю старпому: раненых 1115 человек, женщин и детей – 262 (Рис.3).
Закончились 23 напряжённых и бессонных часа, а до отбоя ещё далеко.
Во время выгрузки П.П.Сурин вместе с Сашей и Калягиным составил план осмотра и переборки механизмов. Завтра опять поход в Севастополь.
После обеда приступаем к осмотру и переборке механизмов по плану. Эта работа продолжается и после ужина до 23.00 часов. Затем спать. Долго ворочаюсь и, наконец, незаметно засыпаю. Сквозь сон слышу мелодичный сигнал и быстро вскакиваю. Потом соображаю, что это сигнал подъёма. Значит уже утро. Саша смотрит на меня и смеется. Тебя, - говорит, - здорово подтянуло. Смотрю в зеркало и вижу своё исхудавшее лицо с ввалившимися глазами. Неужели я за сутки так похудел? С утра продолжаем готовить механизмы к очередному походу, принимаем воду, топливо и масло.
В то время, как все боевые части корабля готовились к походу, на палубу и в кубрики опять грузили боезапас и продовольствие, а на пирсе ждали погрузки на корабль новые бойцы стрелковой бригады.
В 14.00, после окончания погрузки, "Ташкент" опять идет в Севастополь.
Этот поход так же, как и предыдущие, прошёл удачно и аварийные партии бездействовали.
По возвращении в Новороссийск мы узнали, что после следующего очередного похода корабль пойдет в Батуми на "ППР" (планово-предупредительный ремонт), сроки которого давно уже прошли. У некоторых офицеров, мичманов и старшин в Батуми были семьи, и они с нетерпением ждали встречи с ними. Молодые офицеры и краснофлотцы мечтали об увольнении на берег, на который они не вступали долгое время. Кроме того, эта стоянка корабля в течение нескольких дней позволит экипажу более тщательно и в спокойной обстановке произвести ремонт механизмов и вооружения, в чём они очень нуждались. Всё это не могло не радовать весь экипаж корабля. Мою радость огорчало только то, что своей семьи я не увижу. Я даже не знал, где она.
И вот мы снова идём в Севастополь, а на следующий день благополучно возвращаемся в Новороссийск. Этот поход оказался более тяжёлым. На пути в Севастополь нас бомбили уже не "Хейнкели", а три пикирующих бомбардировщика "Ю-88", а при возвращении - пять. Прицельность бомбометания этих самолётов была значительно выше, и бомбы, сброшенные ими, ложились ближе к кораблю. В этот раз в отражении их атаки участвовали и пулемётные расчёты армейской части. Исключительные мужество, хладнокровие и уменье командира корабля Василия Николаевича Ярошенко маневрировать и уходить из под падающих бомб давали возможность кораблю выйти из боя невредимым. Между собой офицеры и краснофлотцы называли его "Батя" и для всего экипажа он являлся символом мужества.
И вот мы снова в Новороссийске, заканчиваем выгрузку очередной партии раненых и эвакуируемых и готовимся к переходу в Батуми. Составляются планы переборки и ремонта механизмов и вооружения. Команде "БЧ-5" предстоит очень большая работа.
В свободное от вахт и работ время началась массовая утюжка брюк, кителей, форменок, чистка ботинок и драйка пуговиц. В кают-компании оживление. Вспоминают и обсуждают последний поход, говорят о предстоящем ремонте, встрече с родными и знакомыми. Наконец все приготовления закончены, приняты топливо, масло, вода и продовольствие, и "Ташкент" выходит из Новороссийска.
Переход в Батуми проходит без всяких происшествий. Корабль медленно входит в порт. На стенке его встречают командование и семьи. Машут руками и платками. Они с тревогой и болью в сердцах провожали "Ташкент", с нетерпением ждали вестей о нём и с радостью встречают его.
Я вижу на стенке женщин и детей, и мне делается тяжело и грустно. Вот уже год, как я не видел жену и дочь и около полгода не получаю от них писем. Где они? Что с ними! С тоской смотрю на белокурые головки детей возраста моей дочери. Рядом со мной стоит мрачный Саша. У него дочь осталась в Ростове, уже занятом врагом.
Отдан якорь, и корабль кормой швартуется к стенке. Начинается официальная часть. Через некоторое время нас вызывает к себе командир "БЧ-5" Сурин, распределяет людей по работам, уточняет план переборки и ремонта механизмов и уходит в техотдел. Мы приступаем к работе.
Вечером я, Саша и некоторые офицеры получаем увольнение на берег. На шканцах наутюженные и надраенные построены краснофлотцы, получившие увольнение. Их перед выходом на берег придирчиво осматривает старпом Орловский.
Вот мы и на берегу. Приятно ощущаем незыблемую почву под ногами. В городе много народу. Поражает большое количество молодых мужчин из местного населения. Много духанов с изобилием разных вин. Однако быстро темнеет. Город затемнён, народ расходится. У нас знакомых нет. Делается скучно. Так хотелось выйти на берег и вдруг такое разочарование. С корабля кажется, что на берегу веселей. Заходим в духан, выпиваем по паре стаканов вина и покупаем две бутылки коньяку. Ведь Латышев остался на корабле, нужно принести гостинец. На берег он пойдет завтра. По тёмным и пустынным улицам возвращаемся на корабль и докладываем о своём прибытии дежурному офицеру. Никаких замечаний. Ведь завтра и он пойдет на берег. Находим Латышева и показываем принесённый гостинец.
Довольная улыбка появляется на его лице, но оказывается, что свет не без добрых душ. Нас опередили. Однако это не мешает. Мы делимся с ним своими грустными впечатленные о береге и с некоторыми предосторожностями распиваем бутылку коньяку. Латышев уходит и мы ложимся спать. Завтра работа.
Алексей Павлович Латышев - весёлый человек, среднего роста, смуглый, как цыган, с чёрными усиками, закрученными кверху. Разговаривает он с оттенком иронии и, как мне казалось, с рисовкой. Обо всех житейских вопросах судит уверенно.
Мне рассказывали, что на "Ташкент" он пришёл из Военно-морской академии, где был адъюнктом. Вначале болезненно переживал замечания, "драйки". Потом привык и проще стал реагировать на это.
Беседуя с ним и наблюдая его в работе, я убедился, что он очень начитан, знаком с отечественной и иностранной литературой и хорошо знает своё дело. Обладая исключительно хорошей памятью, он мог всегда к месту привести цитаты из различных произведений и продекламировать стихи. Кроме того, он и сам писал стихи и довольно хорошие на мой взгляд. С ним не было скучно. Впоследствии, когда меня, человека сугубо гражданского, привыкшего к производственным совещаниям, к критике и самокритике, и к обсуждениям резолюций, непосредственно коснулись уставные положения и характер моего начальства, я получал от него добрые советы и помощь, что всегда помогало мне и выручало из беды. Чувства глубокой благодарности и уважения к Алексею Павловичу Латышеву остались во мне и по сей день.
На другой день мы работали по переборке механизмов. Некоторые офицеры были отпущены на несколько часов к своим семьям. Вечером Латышев увольняется на берег и к положенному времени возвращается на корабль немного выпивши.
Что греха таить, в те времена многим выпивка давала разрядку колоссальному нервному напряжению после долгих и тяжёлых боевых часов, и мы иногда к положенным 100 граммам добавляли ещё и своих 100 граммов.
Нужно сказать, что всегда, когда нам представлялась возможность поднять стакан, это сопровождалось тостом "За тех, кто в море", в который мы вкладывали всю свою душу, так как по опыту знали, что значит в это время быть в море. Когда же мы сами находились в море, то знали, что и за нас многие провозглашают такой же тост.
В связи с ухудшением положения в Севастополе "Ташкенту" сократили срок ремонта, а через несколько дней последовал приказ на завтра быть готовыми к выходу. Последние сутки мы не выходили из турбинных и котельных отделений.
Утром 17 июня "Ташкент" выходит в море для оказания помощи лидеру "Харьков", получившему повреждение от бомб под Севастополем. Вечером мы встречаем "Харьков", идущий малым ходом, и без всяких происшествий, сопроводив его до Поти, идём в Новороссийск, а затем и в Севастополь.
Этот первый после "ППР" поход был значительно тяжелее всех предыдущих. Корабль подвергся двукратным длительным и очень интенсивным налётам самолётов "Ю-88" при заходе солнца и с рассветом. При "звёздных" налётах, когда по нескольку самолётов почти одновременно заходят на корабль и пикируют с разных сторон, труднее маневрировать и уклоняться от падающих бомб. Кроме того, в таких случаях рассеивается огонь наших зениток.
Однажды по возвращении в Новороссийск меня вызвал к себе политрук нашей "БЧ-5" товарищ Смирнов и после нескольких секунд томительного молчания сказал: "Мы решили оставить тебя на корабле. Как ты на это смотришь?" Кровь прилила к моему лицу, и мне стало жарко. Скрывая свою радость, я дал согласие. Значит, меня принимают в коллектив, доверие и уважение которого я так хотел заслужить. Вопрос о моей должности пока оставался открытым.
В этот же день по этому вопросу со мной разговаривал Павел Петрович Сурин. Я подтвердил своё согласие и весь этот день провёл под впечатлением разговоров со Смирновым и Суриным.
Следующие наши походы показали, что положение в Севастополе ухудшилось, прорывать блокаду стало ещё сложнее и опаснее. На корабле уже появлялись раненые и убитые от осколков бомб. Уже не все корабли, уходившие в Севастополь, возвращались на свою базу. Имелись сведения о появлении вражеских торпедных катеров. Самолётам врага, аэродромы которых находились на Крымском побережье вблизи наших коммуникаций, не нужно было разыскивать в море наши корабли. Совершая свои походы по строгому "расписанию", корабли сами подходили к месту, где их готовились встретить вражеские самолёты. Поэтому, заметив самолёт-разведчик, мы уже знали, что через 10-15 минут появятся Юнкерсы и начнётся бомбёжка .
В эти дни шутки и смех в кают-компании стали звучать реже и не так громко, как раньше. Лица офицеров стали суровыми. Все понимали, что при таких длительных и массовых "звездных" налётах, когда кругом падают бомбы, и нет возможности для маневрирования корабля, уменье нашего Бати может оказаться недостаточным. Несмотря на это, мужество и чувства долга и ответственности перед защитниками Севастополя не покидали личный состав корабля.
Об этом периоде походов кораблей в Севастополь адмирал флота Советского Союза И.С.Исаков писал: "В Военно-морском оперативном лексиконе есть понятие - "напряжение использования сил", что в упрощённом толковании означает отношение числа боевых дней к числу дней стоянки в базах. Если приложить этот термин к "Ташкенту" и "Безупречному" применительно ко второй половине июня 1942 года, то можно утверждать, что примеров подобного боевого напряжения не знает история второй мировой войны на море".
Много боевых эпизодов при "звездных" налётах "Ю-88" были засня-ты на киноплёнку корреспондентом товарищем Смолко. Со своего боевого поста я видел, как он, стоя на мостике, делал съёмки самолётов, идущих на корабль в пике, падение бомб с момента отрыва их от самолётов и до разрыва на поверхности моря вблизи корабля, и действие наших зенитчиков. Нужно было обладать большим хладнокровием, чтобы следить киноаппаратом за бомбами, летящими на корабль. По приходе корабля в Новороссийск он заснимал выгрузку раненых и эвакуируемых и погрузку на корабль боезапаса, техники и армейских частей. Заснятые им ленты вошли в некоторые документальные фильмы, которые впоследствии мне пришлось видеть.
В последнее время усложнились и стоянки в Новороссийске, так как участились налёты вражеской авиации на город и порт. Не раз приходилось прекращать корабельные работы и погрузку и отбивать атаки с воздуха вместе с береговыми зенитными батареями.
ПРОДОЛЖЕНИЕ СЛЕДУЕТ.
- Борис Баншац
- Сообщения: 37
- Зарегистрирован: 27 мар 2013, 14:06
Re: Материалы о лидере "Ташкент"
Борис Баншац » 11 фев 2014, 20:38
ПОСЛЕДНИЙ ПОХОД "ТАШКЕНТА".
26 июня I942 года в 14.00 с бойцами одной из Сибирских бригад, как всегда до предела загруженный боезапасом и техникой, "Ташкент" пошёл в свой очередной и, как потом оказалось, последний поход. В этом походе принял участие и писатель Е. Петров и, кажется (точно не помню), корреспондент Смолко.
В 17-м часу звучит сигнал боевой тревоги. Выбегаю на свой пост, осматриваюсь кругом, но никаких самолётов не вижу. Узнаю, что большая группа самолётов бомбит эсминец "Безупречный", который, приняв на борт боезапас, продовольствие и около 400 бойцов стрелковой бригады, на два часа раньше "Ташкента" вышел в Севастополь. Сорока – узловым ходом "Ташкент" идёт ему на помощь. Несколько самолётов отделяются и идут на нас. Пикируют и сбрасывают бомбы. Отстреливаясь и маневрируя "Ташкент" продолжает идти полным ходом к "Безупречному". Бомбёжка прекращается.
Через несколько минут справа по носу на воде появляется тёмное пятно и какие-то предметы. Постепенно в этом темном пятне мазута мы узнаем людей, разбитую шлюпку, брёвна и доски. "Безупречный" потоплен. Ужас охватывает меня. Ведь это наши люди, они машут руками. "Ташкент" замедляет ход, старпом Орловский с боцманом Тараненко и краснофлотцами носовой аварийной партии готовят шлюпку к спуску. Начинаем различать лица. В это время на нас опять идут самолёты, пикируют и мы видим, как отрываются бомбы. "Ташкент", отстреливаясь, даёт полный ход и среди столбов воды уходит далеко от места гибели "Безупречного".
Я чувствую нервный озноб и с горечью вижу, как удаляются плавающие люди. На лицах некоторых бойцов стрелковой бригады написан ужас. Ведь они из одной дивизии и у многих там были друзья и знакомые.
Через несколько минут налёт прекращается и "Ташкент" поворачивает обратно. Приблизившись, видим, как над местом гибели "Безупречного", низко над водой летают самолёты. Они расстреливают из пулеметов тех, кто еще держится на воде. Возобновившийся опять налёт не позволяет нам остановиться и оказать им помощь, и "Ташкент", поте¬рявший много времени, отстреливаясь, разворачивается и идёт в Севастополь. Трудно описать то чувство, которое мы испытывали, оставляя своих товарищей в воде.
Гибель "Безупречного" очень потрясла нас. У многих из нас на нём были друзья и знакомые. Командира корабля П.М.Буряка я и Саша знали по Херсонскому морскому техникуму и морскому торговому флоту.
Через некоторое время от политрука Смирнова мы узнали, что командир корабля сообщил на базу о создавшемся положении, но получил приказ "Следовать по назначению". Для спасения людей "Ташкент" на некоторое время должен был остановиться, чего нельзя было сделать в условиях налёта, так как это грозило кораблю гибелью вместе с пополнением для осаждённого Севастополя. Кроме того, из Севастополя ждали вывоза тысячи раненых. По этой причине командование отдало приказ "Следовать по назначению", а для спасения людей были посланы подводные лодки и приняты другие меры.
Вскоре налёт закончился, и "Ташкент" взял курс на Севастополь. Чтобы хотя немного наверстать упущенное время с боевого поста "БЧ-5" от П.П.Сурина поступил приказ форсировать работу всех механизмов. Теперь "Ташкент" мчался к Севастополю 44-узловым ходом (≈80 км/час) и с некоторым опозданием вошёл в фарватер. Вдруг, неожиданно с левого борта "Ташкента" застрочили крупнокалиберные пулемёты "ДШК", и в направлении их трассирующих пуль мы увидели несколько светлых бурунов от торпед с идущих на нас торпедных катеров. В ту же секунду раздался залп всех башенных 130-миллиметровых орудий главного калибра. От резкого манёвра корабля мы еле удержались на ногах, и, ослеплённые огнём орудий, некоторое время ничего не видим. Когда же восстановилось зрение, кругом уже было спокойно. Торпеды прошли мимо. Спасибо Бате!
И вот "Ташкент" малым ходом входит в Камышовую бухту. Перед глазами старая, знакомая картина, только огненное полукольцо стало значительно меньше, и одна его сторона близко подходит к бухте. Теперь бухта находится под обстрелом вражеской артиллерии, и вблизи рвутся снаряды. Неожиданно над кораблем с рёвом проносится самолёт. Наши зенитки открывают огонь, но быстро замолкают. Корабль швартуется уже у полузатопленной баржи, и на неё подают сходни. Начинается выгрузка бойцов стрелковой бригады, боезапаса и продовольствия. По палубе мечутся старпом Орловский и комиссар Коновалов. Они торопят и торопят. Мы очень задержались, и скоро начнёт светать, а ещё нужно принимать раненых и эвакуируемых.
Я, как всегда, на разгрузке кормовых кубриков. Состояние у меня подавленное. Нужно взять себя в руки. Хочется закурить, но нельзя. Чтобы отвлечься от гнетущих мыслей, начинаю таскать ящики вместе с краснофлотцами. На берегу ждут погрузки раненые и эвакуируемые. Часть из них была предназначена для "Безупречного" Но его уже нет. Разгрузка заканчивается и начинается погрузка тяжелораненых в кубрики. Затем бесконечной вереницей по всем сходням идут легкораненые, женщины и дети. Как их много! Временами, как обычно, слышатся стоны и крики. На кого-то наступили, кого-то толкнули. Что поделаешь! Ведь темно и тесно. Всё уже забито, а они всё идут и идут. Они не знают о судьбе "Безупречного" и не знают наших опасений. Мы же сознавали, что предстоит что-то серьёзное, тяжёлое.
Вдруг слышится команда: "Убрать сходни, отдать кормовой, носовой". Корабль медленно отходит от баржи, а на ней и на берегу остаётся ещё много раненых и эвакуируемых. "Ташкент" не смог забрать всех. Некоторые пытаются прыгнуть на корабль в последний момент. Несколько человек упало в воду. Кто-то бросился за борт и поплыл к берегу. Почему? Что за человек? Возникает мысль о диверсии. В такой обстановке это возможно. Фарватер проходим уже на рассвете. Задержались! Весь корабль облеплен ранеными и эвакуируемыми, проходов не осталось. Только в районе носовых и кормовых орудийных башен, артиллеристы, потеснив раненых, очистили часть палубы.
Звучит сигнал отбоя, но через несколько минут опять боевая тревога. На горизонте со стороны моря два самолёта. Они делают большой круг. Через несколько минут, примерно в начале пятого часа, со стороны берега появляются три "Ю-88", а за ними ещё и ещё. Ну вот и конец нашим томительным ожиданиям. Настало то, что так тревожило нас. Корабль приготовился к бою. Хотя нервы и напряжены, но стало легче. Самолёты заходят с разных сторон и с интервалами, примерно, в одну минуту один за другим на разных высотах идут на корабль. Все напряженно следят за ними.
Первой открывает огонь кормовая 76-миллиметровая двухорудийная зенитная башня, а за ней - все шесть автоматов и пулёметы "ДШК". Я слежу за одним из самолётов, идущим на корабль с правого борта. Он вначале летит почти горизонтально, а потом резко идёт на снижение, в пике, примерно под углом 45°. Выступающие впереди крыльев носовая часть фюзеляжа и два мотора придают самолёту зловещий вид. Размеры самолёта быстро увеличиваются. Снизившись настолько, что становятся хорошо видимы чёрные полосатые кресты на крыльях и переплёты кабины лётчика, он выравнивается, и в этот момент от него отделяются три небольших точки – бомбы. Набирая скорость и увеличиваясь в размере, они с жутким нарастающим воем приближаются к кораблю. Следя за их падением, я невольно втягиваю голову в плечи. В это время корабль, уклоняясь от бомб, делает резкий поворот и мы с трудом удерживаемся на ногах. Бомбы доходят до воды, и их вой превращается в громкое уханье, и три громадных столба воды взметают кверху на том месте, где несколько секунд назад был корабль. Вслед за этим с разных сторон раздаются еще несколько взрывов. Самолёты один за другим с разных сторон идут в пике и, сбросив бомбы, уходят в сторону берега, а на смену им подходят другие. "Ташкент", маневрируя, мчится вперед, а позади с обоих его бортов на разных расстояниях поднимаются столбы воды. Налёт первого эшелона закончился, стрельба прекращается, но через одну-две минуты возобновляется с новой силой. Налетает новый эшелон и бомбёжка возобновляется.
При первых налётах среди раненых и эвакуируемых возникло движение. Некоторые из них пытаются перейти на другое место, войти в штормовой коридор или выйти из него. Этим они мешали нашей аварийной партии, и мы были вынуждены останавливать и успокаивать их, а в минуты затишья обращались к ним с просьбой оставаться на месте и никуда не двигаться. Объясняли, что это им не поможет, а нам мешает. Они соглашались и больше напоминать об этом не приходилось.
Налёты были настолько интенсивными, что временами сигнальщики, пулемётчики и зенитчики не успевали замечать все самолёты, идущие на корабль. Сосредоточив всё своё внимание на самолётах, идущих в пике и заходивших на корабль с одних направлений, они не замечали, как в это же время один или два самолёта заходят с других направлений. Все это усложнялось ещё тем, что одновременно с пикирующими бомбардировщиками на корабль, прижавшись к воде, с разных сторон заходили ещё и самолёты-торпедоносцы. Нельзя было быть уверенным, что все самолёты находятся под наблюдением и были случаи, когда по некоторым самолетам не успевали сделать ни одного выстрела.
В моменты таких массовых звёздных налётов бомбардировщиков и торпедоносцев у корабля не хватало артиллерии, и зенитчики перебрасывали свой огонь с одного бомбардировщика на другой, а артиллеристы из главного калибра били по торпедоносцам. Так как ни одной торпеды не было выпущено по кораблю, то мы позже догадались, что это были обычные бомбардировщики "Ю-88", которые, сбросив свои бомбы, снижались к воде и эмитировали торпедоносцев для отвлечения и рассеивания нашего огня. Но мы в это время этого не знали и вынуждены были часть огня переносить на них. Хотя бездеятельность аварийных партий является хорошим признаком, свидетельствующим о том, что на корабле нет никаких повреждений, но она очень тягостна для бойцов партии. Когда чем-либо занят, чувствуешь себя спокойнее и нет времени, чтобы боятся. Чтобы не быть бездеятельными и помочь зенитчикам, мы, оставаясь в районе своего поста, организуем дополнительное наблюдение за самолётами, в чём нам помогают раненые. Я взбираюсь на верх штормового коридора к торпедным аппаратам. Справа от меня на площадке зенитной батареи находится краснофлотец, который, наблюдая за самолётами, по телефону докладывает на командный пост и получает приказания. Мы помогаем вести наблюдение. За гулом работающих механизмов и стрельбой голосов не слышно, но я вижу десятки раскрытых ртов и поднятых рук, показывающих в сторону самолётов, заходящих на корабль. В свою очередь, я показываю эти направления сигнальщикам и зенитчикам. Это при массовом налёте усилило наблюдение. Некоторые самолёты, оставляя за собой чёрный "шлейф" дыма, уходили в сторону берега. Однако, наблюдать за ними и считать их было некому и некогда.
Налёты с интервалами от 3, и реже, до 5 минут, продолжаются уже около двух часов. Корабль, отстреливаясь во все стороны и вздрагивая от близкого разрыва бомб, мечется по гладкой поверхности моря в окружении столбов воды, как затравленный зверь.
От осколков бомб и пулемётного огня с самолётов на корабле среди личного состава и "пассажиров" уже появились раненые и убитые. Нашим врачам и санитарам дел по горло.
Во время одного из очередных налётов одна из бомб разорвалась близко от кормы с левого борта. Корабль сильно вздрогнул и круто пошёл влево.
Заметив в это время исчезновение всех краснофлотцев аварийной партии, я спустился на палубу и услышал телефонный звонок на нашем боевом посту. Взяв трубку, я узнал голос Латышева: "Немедленно иди в румпельное отделение. Приказано любыми средствами поставить руль в среднее (нулевое) положение". Всё стало понятным. Повреждено рулевое устройство. Закончилось томительное безделье.
Тщетно пытаюсь пройти по палубе. Она сплошь заполнена стоящими, сидящими и лежащими людьми. Подхожу к борту, перелезаю через леер и, держась за него руками, свисая над водой, по кромке наружной обшивки корпуса быстро иду в корму. В районе кормовых башен, где палуба свободная, перелезаю через леер обратно и бегу к люку румпельного отделения. У люка на палубе в крови лежат убитые две женщины и девочка лет 5-6, вынесенные из румпельного отделения. Спускаюсь в люк на верхнюю площадку и вижу: румпельное отделение затоплено водой. Внизу по пояс в воде копошится Калягин, старшины Якимов и Сазонов и еще два краснофлотца. Остальные стоят на верхней площадке. Они уже потушили небольшой пожар, возникший в румпельном отделении, и вывели женщин и детей на палубу за орудийные башни.
С левого борта зияет большая пробоина с рваными краями обшивки, нижняя часть которой уходит под воду, через пробоину видно, как снаружи бурлит вода от работы гребных винтов. На площадке валяется несколько чемоданов и узлов, и в неестественной позе лежат мёртвые женщины и ребёнок. Спускаюсь по трапу к Калягину и невольно задерживаюсь на последней, перед водой, ступеньке трапа. Руки крепко сжимают поручни. Поднимаю голову. Через квадратное отверстие люка вижу ясное небо. Слышится стрельба наших орудий и чувствуется периодическое вздрагивание корпуса и сильная вибрация кормы. С трудом отрываю руки от поручней и, погружаясь в воду, спускаюсь на нижнюю площадку. Передаю Калягину приказание и беспомощно осматриваюсь кругом. Ведь я ещё не изучил системы рулевого управления. Калягин, не переставая что-то делать руками под водой, говорит, что руль заклинило, ручной, электрический и гидравлический приводы повреждены.
По указанию Калягина мы делали всё необходимое, чтобы осво-бодить руль, но он оставался в заклиненном состоянии на левом борту и корабль находился на циркуляции (шёл по окружности). Сделав всё что нужно, и спустив масло из гидравлического цилиндра привода, мы беспомощно смотрели друг на друга. Руль неподвижен.
Вдруг, под действием струи воды, отбрасываемой гребными винтами, руль медленно и понемногу стал перемещаться к среднему положению и, наконец, стал на ноль. Вероятно, что спущенное из гидравлического цилиндра масло освободило руль от заклинивания. Вздох облегчения вырвался у каждого из груди.
Теперь корабль, хотя и лишённый рулевого управления, может управляться с помощью правой и левой турбин, что, однако, лишает его прежней манёвренности.
Нужно доложить на командный пост, но провода перебиты, и телефон не работает. Убедившись еще раз, что все системы управления повреждены, Калягин посылает меня с докладом к командиру корабля, а сам с бойцами остаётся на месте. Когда я вышел из люка на палубу, стволы орудий кормовой зенитной башни повернулись в мою сторону, и раздался выстрел по торпедоносцу. Воздушной волной меня бросило на палубу. Поднявшись на ноги, я ощутил боль в ушах, и стрельба наших зениток показалась мне глухой и далёкой. Все предметы были как в тумане.
Ощупываю уши, напрягаю зрение и тру глаза. Туман постепенно рассеивается. Я бегу к борту и таким же путём, как и прежде, возвращаюсь в район нашего поста, а затем поднимаюсь на командный пост "БЧ-5" и докладываю Сурину о положении с рулевым устройством. Выслушав и задав мне несколько вопросов, он посылает меня к командиру корабля. Вбегаю на мостик и докладываю, что рулевое управление вышло из строя.
Ерошенко с суровым видом выслушивает мой доклад, на скулах двигаются желваки. Я невольно с некоторым очарованием смотрю на этого человека, в руках которого находится судьба всего экипажа, тысячи раненых, женщин, детей и корабль.
"Попытайтесь ввести руль в строй" - говорит он. В ответ я прошу разрешения в помощь взять Сашу Кутолина и, получив "добро", спускаюсь в турбинное отделение. Объяснив Саше, в чём дело, мы добираемся до румпельного отделения. После осмотра рулевого устройства Саша подтверждает наше заключение и идёт сам докладывать командиру корабля. Оставив одного краснофлотца, наша аварийная партия возвращается на свой боевой пост.
Пробираясь обратно к своему посту, я увидел пожилую женщину, склонившуюся над ведром, в котором лежала икона. Женщина молилась, и её лицо не выражало тревоги. Бедная она! Она не знает, что бог ей не поможет, что её судьба зависит не от бога, а от "Бати". А возможно она счастливее нас. Когда мы вернулись на свой пост, к нам обратились зенитчики с просьбой подать им воды для охлаждения стволов автоматов. По-видимому, автоматы не были рассчитаны на такое длительное и непрерывное действие. Получив воду, зенитчики стали поливать стволы прямо из вёдер, накрывать их мокрыми бушлатами и брезентами, и от стволов поднимались клубы пара.
Вскоре нашей аварийной партии опять пришлось пробираться в корму. Из затопленного румпельного отделения через переборку в пятый кормовой кубрик начала медленно поступать вода. Тяжелораненых с нижних коек мы стали выносить на палубу и укладывать рядом с кормовой башней главного калибра. Другого выхода не было. Если при погрузке их вносили на носилках, то теперь нам приходилось выносить на руках и одеялах, что вызывало их страдание.
Появился Сурин. Его внешнее спокойствие, чёткие и дельные указания подбадривали нас, и под его руководством была быстро организована откачка воды. Вскоре уровень воды стабилизировался, и, оставив одного краснофлотца для наблюдения, мы опять вернулись на свой пост.
Налёты, периодически прекращавшиеся на несколько минут, вновь возобновились с прежней силой. По всему было видно, что к этим налётам на "Ташкент" враг готовился давно, и что бомбят корабль опытные ассы, перед которыми поставлена задача во что бы то ни стало потопить его.
Отстреливаясь, корабль продолжает идти вперед, маневрируя теперь только машинами. Опять с разных сторон на него пикируют самолёты и летят бомбы. Число раненых и убитых увеличивается.
Врачи и санитары не успевали оказывать всем помощь. В лазарете и в кают-компании, не обращая внимания на бомбёжки, они делали неотложные операции и перевязки. Действия этих малозаметных, но мужественных людей вызывали восхищение.
Почти все люди на палубе были мокрыми от фонтанов воды, падающей на корабль при близком разрыве бомб. Особенно много воды хлынуло на палубу от бомбы, упавшей с правого борта против первого котельного отделения. Корабль, весом примерно в 5000 тонн, сильно тряхнуло, из носовой трубы с шумом вырвались клубы пара и полетели хлопья сажи. Оказалось, что корабль получил новую пробоину в районе первого котельного отделения, перебило главный паропровод, первое котельное отделение мгновенно было затоплено. Из него спасся только один боец, пост которого находился у котла на верхней площадке вблизи запасного выхода.
Помимо этого образовались пробоины в районе второго котельного отделения, артопогребов и носовых кубриков, забитых тяжелоранеными; были повреждены питательный трубопровод и топливные цистерны. Нижний кубрик стал заполняться водой и мазутом. Из него неслись крики о помощи.
Носовая аварийная партия, возглавляемая боцманом Тараненко, бросилась в кубрик. Раненые, лежавшие в проходах между коек, захлебывались. Некоторые барахтались в воде, старались добраться до трапа. Со всех сторон молили о помощи: "Братцы помогите!" Одна часть бойцов аварийной партии Тараненко по пояс в воде, покрытой слоем мазута, снимала с коек раненых и передавала наверх, а другая часть подхватывала раненых у трапа и, мокрых, испачканных в мазуте, с сорванными и окровавленными повязками и поломанным гипсом, выносили на палубу. Им помогала и наша аварийная партия. Об осторожности в такой обстановке не могло быть и речи.
Вследствие затопления артпогребов, третьего носового кубрика, и первого котельного отделения корабль получил дифферент на нос.
К этому времени зенитные автоматы начали выходить из строя от перегрева, наш огонь слабел, а налёты продолжались. "Ташкент" с дифферентом на нос, зарывшись форштевнем в воду и потеряв ход, идёт вперёд. Мы, занятые работой, уже не наблюдали за самолётами и не помогали зенитчикам.
Вскоре через большое количество мелких пробоин и трещин в швах кормовой переборки затопленного первого котельного отделения стала поступать вода во второе котельное отделение. Переборка выпучилась. Спустившись по приказанию Сурина во второе котельное отделение для выяснения положения, я увидел, как боцман Тараненко с несколькими своими бойцами крепит переборку, пытается заделать трещины. Но вода продолжает поступать через мелкие пробоины и трещины, скрытые под водой. Не помогали и водоотливные насосы. Через некоторое время вода подошла к топкам котла, и котёл пришлось потушить. Убедившись в том, что прекратить течь нельзя, мы, доложив об этом на командный пост Сурину, вышли из этого котельного отделения, и оно вскоре было затоплено. Теперь через швы его кормовой переборки вода стала поступать в первое турбинное отделение и начала выпучиваться его носовая переборка.
Дифферент корабля на нос увеличился и стал более опасным, а ход при оставшихся в действии двух котлах, стал ещё меньше.
Во время этого последнего сильного налёта, когда из носовой трубы вырвались клубы пара и хлопья сажи, паника охватила часть раненых, и некоторые, обезумев от страха, стали прыгать за борт, а у кое-кого из женщин началась истерика. С большим трудом нам удалось восстановить относительное спокойствие.
Хотя налёты и не прекращались, но стали реже, а число самолётов, одновременно налетавших на корабль, уменьшилось. Вероятно, не дёшево дались эти налёты врагу.
Сказывалось ещё и то, что "Ташкент" к этому времени значительно удалился от вражеского аэродрома, где заправлялись самолёты. Это несколько обнадёживало нас.
К этому времени выяснилась ещё одна неприятность. Из третьего и четвёртого котельных отделений доложили, что увеличивается солёность воды в котлах. Если раньше котлы питались дистиллированной водой, то теперь через поврежденный питательный трубопровод в них стала поступать и забортная вода, что грозило выходу из строя оставшихся двух котлов. Проверив солёность воды, Сурин принял решение работать до последней возможности.
В один из очередных налётов я увидел "Ю-88", идущий в пике, по которому стреляли только пулёметы, я закричал и показал на него зенитчикам. В ответ один из них безнадёжно махнул рукой и показал на автоматы, вышедшие из строя от долгой и непрерывной стрельбы. Ведь уже четыре часа продолжаются налёты. Этот налёт закончился благополучно, но положение корабля ухудшалось, хотя он и продолжал ещё идти вперёд, зарывшись носом в воду.
К этому времени на корабле уже были затоплёны таранный отсек, провизионная кладовая, артпогреба, нижний носовой кубрик; первое и второе котельные отделения. На главной палубе под полубаками, где располагались офицерские каюты, была вода, уровень которой в носовых каютах доходил до пояса. В первом машинном отделении вода доходила до колен и стала покрывать механизмы, обслуживающие турбинную установку, носовая переборка машинного отделения дала угрожающую выпучину, и через её трещины струями била вода. В котлах солёность воды достигла опасного предела, румпельное отделение было затоплено. Корабль принял около 1700 тонн воды и потерял почти весь запас плавучести. При его небольшом ходе полубак заливало волной почти до первой орудийной башни. Положение стало критическим. Малейший толчок грозил гибелью.
Такая обстановка вынудила П.П.Сурина отдать приказ остановить обе главные турбины и начать борьбу с дифферентом корабля. Теперь полузатопленный и лишённый хода "Ташкент" стоял на гладкой поверхности моря (смотрите схему общего вида лидера "Ташкент").
Одновременно с главного командного поста последовал приказ сбросить в море все тяжёлые предметы, затопить пятый кормовой кубрик, из которого полтора-два часа назад была организована откачка воды, и перевести всех раненых с носовой части корабля в корму на свободную площадь палубы за кормовыми орудийными башнями. Всем этим занялись обе наши аварийные партии под руководством комиссара Коновалова, за борт полетели кирпичи для выкладки топок, котлов, инструмент, многие запасные части и различные металлические предметы.
Перевод на корму раненых и эвакуируемых затруднялся отсутствием проходов. Пришлось последовательно перемещать всех, оставляя на месте только тяжелораненых, вынесенных из носовых кубриков. Многие раненые переходили сами, а в отношении некоторых приходилось повышать голос, допускать грубости. Что поделаешь, коль это иногда помогает привести в чувство человека, потерявшего способность здраво мыслить и владеть собой.
Занимаясь перемещением раненых, я увидел женщину с двумя ребятами, пробиравшуюся навстречу мне. Ребёнка лет трёх она держала на руке, а другого, лет шести, вела за собой. Глаза этой матери были полны ужаса, а перепуганные дети плакали. Подаю ей руку и помогаю переступить через лежащих. "Товарищ командир, - скажите, - дойдём мы до Новороссийска, не потопят нас?" - спрашивает она дрожащим голосом. Бедные, несчастные матери и дети. За что они так мучаются? Изображая улыбку, стараюсь успокоить ее. Говорю, что всё будет благополучно, сам не очень веря этому. На меня смотрят испуганные и заплаканные глазёнки детей, и мне делается невыносимо тяжело. К горлу подкатывается и сжимает его какой-то комок. Я отворачиваюсь и хриплым криком подгоняю первых попавшихся на глаза раненых. Отвлекаюсь, и делается легче. Несколько успокоившись, я приказываю одному из бойцов помочь женщине. От моего крика раненые начинают двигаться немного быстрее.
Наконец-то носовая часть корабля стала свободной. В растоптанных местами лужах крови остались лежать только раненые, вынесенные из носовых кубриков, и некоторые среди них уже были мёртвыми. Все остальные вплотную друг к другу стояли, сидели и лежали на шканцах и корме. Можно было подумать, что они находятся на вокзале перед дверью на перрон, в ожидании бесплацкартного поезда, который ходит очень редко.
Закончив перемещение раненых в корму и оставив несколько краснофлотцев на палубе для заготовки крепежного леса, Тараненко с группой бойцов своей аварийной партии направился в носовые отсеки корабля, а я, Колягин и несколько бойцов кормовой аварийной партии спустились в носовое турбинное отделение и стали подкреплять носовую переборку.
В тоже время Саша с бойцами своей вахты наблюдал за работой водоотливных средств и уровнем воды и систематически докладывал по телефону Сурину.
Периодически он обходил все посты машинного отделения, где по колено в воде стояли у своих механизмов бойцы его вахты. Внешне он был спокоен, но какого напряжения воли стоило ему это спокойствие. С прошлого вечера, когда была сыграна первая боевая тревога, и до настоящего времени он со своей вахтой безвыходно находился в машинном отделении, не видя и не зная, что делается наверху и за пределами машинно-котельных отделений. Только по создавшемуся дифференту корабля и кратким сведениям, поступившим с командного поста "БЧ-5" от Латышева, он понимал, что положение корабля очень серьёзное. Каждую минуту мог наступить трагический конец. Однако приказа покинуть свои боевые посты не было, и он со своими бойцами оставался на месте.
Вскоре оставив боевой пост "БЧ-5" на Латышева, в первое машинное отделение спустился и Сурин. Проверив крепление переборок и работу водоотливных средств, он пошёл осматривать затопленные отсеки корабля.
Закончив крепление, мы вышли на палубу на свой пост. Всё это время в течение примерно 15-20 минут было затишье, а теперь опять со стороны невидимого берега появились три самолёта. Они шли на наш неподвижный корабль. Их силуэты за лёгким дымом из кормовой трубы казались дрожащими и расплывчатыми.
Зашевелились раненые. Озлобленные зенитчики беспомощно стояли у своих вышедших из строя автоматов, выражая нецензурной бранью свои чувства. Неужели это будет конец?
Вдруг, среди тишины с полубака с левого борта раздалась очередь "ДШХ". Обернувшись, мы увидели, как довольно низко вблизи корабля проносится самолёт и, резко уходя в сторону, качнул крыльями. За ним идёт второй. В это же мгновенье из рупора с мостика раздаётся: "Прекратить стрельбу, наши самолёты". Стрельба прекращается.
В недоумении и молчании мы все смотрим на них. Я вижу у самолётов раздвоенное хвостовое оперение. Так это же наши пикирующие бомбардировщики "ПЕ-2"! Краснофлотцы у пулемёта сгоряча не узнали их.
"ПЕ-2" делают небольшой круг вблизи корабля и идут в сторону трёх вражеских самолётов. Поняв, наконец, в чём дело, на наших лицах появляются радостные улыбки, а над морем раздаётся тысячеголосое продолжительное и многократное "Ура!" Я кричу "Ура" вместе со всеми. Мы спасены!
Нет слов, чтобы выразить радость и ликование всех на корабле с появлением наших самолётов. У многих нервы, напряжённые до предела, не выдерживают. Одни начинают хохотать, другие - плакать. У меня нервная дрожь, во рту сухо. Отогнав летевших на нас три вражеских самолета, наши "ПЕ-2" вернулись и стали кружить над кораблём.
"Ташкент", ушедший за время налётов далеко от Севастополя, оказался в радиусе действия нашей авиации, и она пришла ему на помощь.
Спускаюсь в машину и вижу встревоженные и вопросительные взгляды Саши и всех бойцов вахты. Объясняю в чём дело. Вздох облегчения вырывается из груди каждого. Лица светлеют, появляются улыбки.
Так 27 июня в 8.30 закончился налёт, длившийся непрерывно, с небольшими интервалами, более четырёх часов.
За это время по официальным данным на "Ташкент" было сделано 96 самолётовылетов, не считая торпедоносцев, и сброшено 336 бомб. Это значит, что в среднем примерно в каждые две с половиной минуты на корабль шёл в пике один "Ю-88", и в каждые две минуты сбрасывалось примерно три бомбы. В действительности же получалось, что в отдельные минуты на корабль с разных сторон пикировали 2-3 самолёта, заходили 1-2 торпедоносца, и сбрасывалось 6-9 бомб. Через пробоины корабль принял около 1700 тонн воды, не считая ещё принятых нами в пятый кубрик около 200 тонн. Это, примерно, составило около половины его водоизмещения. К концу налёта у зенитчиков боезапас был на исходе, и, если бы автоматы могли продолжать стрелять, боезапаса для них хватило бы только на несколько минут.
Вскоре появилась пара наших ястребков "И-16". Сделав несколько кругов над кораблём, они улетели обратно. В приподнятом настроении весь экипаж продолжал принимать меры для поддержания корабля на плаву до оказания нам более реальной помощи.
Под руководством Павла Петровича Сурина мы проверяли крепление переборок, работу водоотливных средств, наблюдали за уровнем воды в затопленных помещениях и вёдрами вычерпывали воду из носового турбинного отделения, хотя целесообразность этого мероприятия вызывала сомнение.
Вскоре к "Ташкенту" подошли несколько торпедных катеров, за ними эсминцы "Бдительный" и "Сообразительный", затем несколько охотников и, наконец, спасательное судно "Юпитер".
Эсминец "Сообразительный", поход которого в Севастополь назначался на этот же день, подошёл к борту "Ташкента" и принял основную массу раненых и эвакуируемых. Другую часть приняли тор-педные катера и охотники, а небольшая часть осталась на "Ташкенте". Трогательным было наше расставание с ранеными и эвакуируемыми. Некоторые женщины плакали и целовали краснофлотцев. С отходящих кораблей поднялись сотни машущих рук.
После этого к борту "Ташкента" пришвартовалось спасательное судно "Юпитер" и, подав по указанию Сурина шланги в первое турбинное и во второе котельное отделения, стало откачивать воду своими мощными водоотливными средствами.
Затем эсминец "Бдительный" на буксире повёл "Ташкент" в Новороссийск в окружении целой флотилии мелких кораблей.
После перегрузки раненых на корме у зенитной батареи остались лежать порванные, окровавленные и затоптанные ногами рулоны, разрезанной на части панорамы Обороны Севастополя, вынесенной нами из кормового кубрика. Несмотря на очень тяжёлое положение в Севастополе, командование не забыло о панораме и, стремясь сохранить её для потомства, приказало снять её и погрузить на "Ташкент" в этом рейсе.
Будет ли восстановлен этот шедевр мирового искусства, напоминавший нам о первой обороне Севастополя и героизме Русского Народа. Тяжело было думать об этом.
Освободившуюся палубу краснофлотцы начали окатывать из шлангов, и через шпигаты в море стекала вода, окрашенная кровью.
Вечером "Ташкент" ввели в Новороссийск и ошвартовали у причала элеватора, где его встречали всё высшее командование, корреспонденты и много военных моряков. На корабль вошли контр-адмирал Владимирский, флагманский механик моря Красиков и др.
С корабля были выгружены оставшиеся на нём раненные, в том числе и несколько своих из экипажа.
Затем к "Ташкенту подошли водолазные боты и буксир с мотопомпами. Немедленно началась усиленная откачка воды из затопленных помещений, а водолазы начали осматривать повреждения корпуса.
В 19.00 меня вызвал в кают-компанию флагмех моря Красиков и приказал всю ночь наблюдать за убылью воды в корпусе и через каждый час докладывать ему и Сурину. В моё распоряжение был дан катер. К этому времени, когда спало нервное напряжение, я стал чувствовать себя очень плохо. Сказывалась моя контузия. Болел затылок, ломило глаза, в ушах шумело, и чувствовалась тупая боль, сильно покачивало. Временами мне казалось, что я падаю. Однако приказ есть приказ и его нужно выполнять.
Проверив действие всех отливных средств и заметив уровни воды во всех затопленных отсеках, я на катере подошёл к форштевню и сделал первый замер, который показал, что верхняя точка форштевня возвышается над водой только на 0,85 метра. При нормальном же состоянии корабля она находилась на высоте более 5 метров.
При очередном докладе я вхожу в каюту Сурина. Он, сидя в кресле, спит с закинутой назад головой. Осторожно трогаю за плечо. Спит. Толкаю сильней. Ничего не помогает. Я начинаю теребить его ещё сильнее, и его голова болтается из стороны в сторону. Он что-то мычит, пытается открыть глаза. Брови высоко поднимаются, но глаза остаются закрытыми. Решив больше его не беспокоить до утра, иду докладывать флагмеху. Он в кают-компании тоже спит сидя в кресле, положив голову на стол. При моём появлении он просыпается. Я докладываю и ухожу.
С утра 28 июня начинаются мои третьи сутки без сна и отдыха. При очередном докладе в 8.00 флагмех посылает меня отдохнуть. К этому времени форштевень корабля стал возвышаться над водой уже на 2,6 метра.
Из всех осушенных помещений на палубу для просушки выносили мокрые матрацы, одеяла, подушки, личные вещи и подмоченные продукты.
Я иду в нашу каюту. В длинном коридоре полубака все плафоны разбились от сотрясений корпуса корабля при стрельбе орудий главного калибра и разрыва бомб. Через открытые двери некоторых офицерских кают виден беспорядок. В нашей каюте все предметы мокрые и испачканы мазутом, на полу валяются ящики письменного стола, книги, бумаги и другие предметы. При создавшемся дифференте самые крайние носовые каюты наполовину были затоплены.
Ложусь на верхнюю сухую койку и долго не могу заснуть. Просыпаюсь от шума и выхожу на палубу. Чувствую себя несколько лучше. Краснофлотцы делают уборку.
На палубе много рабочих судоремонтного завода. Они готовят заплаты на большие пробоины, заваривают мелкие пробоины и трещины. Водолазы продолжают обследовать корпус.
В этот день узнаем, что в этот раз "Ташкент" доставил в Новороссийск 2136 раненых и эвакуируемых. Даже не верится! Как и где они смогли разместиться?
После обеда включаюсь в работу по переборке механизмов. Идут разговоры о том, что через два-три дня "Ташкент" своим ходом, под двумя оставшимися котлами, должен идти на ремонт в Поти, где есть док. С первого же дня на корабле стала работать специальная комиссия по расследованию обстоятельств аварии и достаточности принятых мер. Производя опрос личного состава корабля, что, где и когда происходило, какие были приняты меры, и, осмотрев рулевое устройство и крепления переборок, она подтвердила правильность всех наших заключений и действий командования корабля.
На следующий день началось заполнение наградных листов. Узнаю, что Саша, И.В.Калягин, А.П.Латышев, П.П.Сурин, старшина Якимов и другие, представляются к награждению. Я искренне радуюсь за них и поздравляю. Несколько краснофлотцев за недостойное поведение во время последнего похода, были списаны с корабля.
Вначале я не думал о том, что награждение может коснуться и меня. Однако вскоре я с радостью узнал от Алексея Павловича, что и на меня составлен наградной лист.
Как-то проходя по палубе, я обратил внимание на двух незнакомых краснофлотцев. Оказалось, что они с потопленного эсминца "Безупречный". Их подобрала наша подводная лодка на другой день вечером. Остальные погибли. Большая часть из них была расстреляна самолётами из пулемётов.
30 июня узнаем, что сегодня должен прийти на корабль Семён Михайлович Будённый, который, узнав от Е.Петрова о последнем походе "Ташкент", решил лично побывать на корабле. В связи с этим визитом на корабле начались генеральная приборка и подготовка к встрече. Весь экипаж корабля построен на юте по большому сбору, и в 11.00 в сопровождении нескольких офицеров и писателя Е.Петрова товарищ Будённый входит на корабль. Раздаётся команда "Смирно!", и командир корабля В.Н.Ерошенко отдаёт рапорт. Товарищ Будённый здоровается с экипажем, проходит вдоль строя и подаёт команду "Вольно!" Взобравшись на кормовую зенитную башню, он жестом предлагает всем подойти ближе. Строй нарушается. Все собираются вокруг башни. Товарищ Будённый говорит, что ему известно о мужестве экипажа "Ташкента", поздравляет с. предстоящим награждением и обещает ходатайствовать о присвоение кораблю гвардейского знамени после возвращения его в строй. В ответ раздаётся громкое "Ура!". По команде "Смирно" он сходит на берег.
ПРОДОЛЖЕНИЕ СЛЕДУЕТ
26 июня I942 года в 14.00 с бойцами одной из Сибирских бригад, как всегда до предела загруженный боезапасом и техникой, "Ташкент" пошёл в свой очередной и, как потом оказалось, последний поход. В этом походе принял участие и писатель Е. Петров и, кажется (точно не помню), корреспондент Смолко.
В 17-м часу звучит сигнал боевой тревоги. Выбегаю на свой пост, осматриваюсь кругом, но никаких самолётов не вижу. Узнаю, что большая группа самолётов бомбит эсминец "Безупречный", который, приняв на борт боезапас, продовольствие и около 400 бойцов стрелковой бригады, на два часа раньше "Ташкента" вышел в Севастополь. Сорока – узловым ходом "Ташкент" идёт ему на помощь. Несколько самолётов отделяются и идут на нас. Пикируют и сбрасывают бомбы. Отстреливаясь и маневрируя "Ташкент" продолжает идти полным ходом к "Безупречному". Бомбёжка прекращается.
Через несколько минут справа по носу на воде появляется тёмное пятно и какие-то предметы. Постепенно в этом темном пятне мазута мы узнаем людей, разбитую шлюпку, брёвна и доски. "Безупречный" потоплен. Ужас охватывает меня. Ведь это наши люди, они машут руками. "Ташкент" замедляет ход, старпом Орловский с боцманом Тараненко и краснофлотцами носовой аварийной партии готовят шлюпку к спуску. Начинаем различать лица. В это время на нас опять идут самолёты, пикируют и мы видим, как отрываются бомбы. "Ташкент", отстреливаясь, даёт полный ход и среди столбов воды уходит далеко от места гибели "Безупречного".
Я чувствую нервный озноб и с горечью вижу, как удаляются плавающие люди. На лицах некоторых бойцов стрелковой бригады написан ужас. Ведь они из одной дивизии и у многих там были друзья и знакомые.
Через несколько минут налёт прекращается и "Ташкент" поворачивает обратно. Приблизившись, видим, как над местом гибели "Безупречного", низко над водой летают самолёты. Они расстреливают из пулеметов тех, кто еще держится на воде. Возобновившийся опять налёт не позволяет нам остановиться и оказать им помощь, и "Ташкент", поте¬рявший много времени, отстреливаясь, разворачивается и идёт в Севастополь. Трудно описать то чувство, которое мы испытывали, оставляя своих товарищей в воде.
Гибель "Безупречного" очень потрясла нас. У многих из нас на нём были друзья и знакомые. Командира корабля П.М.Буряка я и Саша знали по Херсонскому морскому техникуму и морскому торговому флоту.
Через некоторое время от политрука Смирнова мы узнали, что командир корабля сообщил на базу о создавшемся положении, но получил приказ "Следовать по назначению". Для спасения людей "Ташкент" на некоторое время должен был остановиться, чего нельзя было сделать в условиях налёта, так как это грозило кораблю гибелью вместе с пополнением для осаждённого Севастополя. Кроме того, из Севастополя ждали вывоза тысячи раненых. По этой причине командование отдало приказ "Следовать по назначению", а для спасения людей были посланы подводные лодки и приняты другие меры.
Вскоре налёт закончился, и "Ташкент" взял курс на Севастополь. Чтобы хотя немного наверстать упущенное время с боевого поста "БЧ-5" от П.П.Сурина поступил приказ форсировать работу всех механизмов. Теперь "Ташкент" мчался к Севастополю 44-узловым ходом (≈80 км/час) и с некоторым опозданием вошёл в фарватер. Вдруг, неожиданно с левого борта "Ташкента" застрочили крупнокалиберные пулемёты "ДШК", и в направлении их трассирующих пуль мы увидели несколько светлых бурунов от торпед с идущих на нас торпедных катеров. В ту же секунду раздался залп всех башенных 130-миллиметровых орудий главного калибра. От резкого манёвра корабля мы еле удержались на ногах, и, ослеплённые огнём орудий, некоторое время ничего не видим. Когда же восстановилось зрение, кругом уже было спокойно. Торпеды прошли мимо. Спасибо Бате!
И вот "Ташкент" малым ходом входит в Камышовую бухту. Перед глазами старая, знакомая картина, только огненное полукольцо стало значительно меньше, и одна его сторона близко подходит к бухте. Теперь бухта находится под обстрелом вражеской артиллерии, и вблизи рвутся снаряды. Неожиданно над кораблем с рёвом проносится самолёт. Наши зенитки открывают огонь, но быстро замолкают. Корабль швартуется уже у полузатопленной баржи, и на неё подают сходни. Начинается выгрузка бойцов стрелковой бригады, боезапаса и продовольствия. По палубе мечутся старпом Орловский и комиссар Коновалов. Они торопят и торопят. Мы очень задержались, и скоро начнёт светать, а ещё нужно принимать раненых и эвакуируемых.
Я, как всегда, на разгрузке кормовых кубриков. Состояние у меня подавленное. Нужно взять себя в руки. Хочется закурить, но нельзя. Чтобы отвлечься от гнетущих мыслей, начинаю таскать ящики вместе с краснофлотцами. На берегу ждут погрузки раненые и эвакуируемые. Часть из них была предназначена для "Безупречного" Но его уже нет. Разгрузка заканчивается и начинается погрузка тяжелораненых в кубрики. Затем бесконечной вереницей по всем сходням идут легкораненые, женщины и дети. Как их много! Временами, как обычно, слышатся стоны и крики. На кого-то наступили, кого-то толкнули. Что поделаешь! Ведь темно и тесно. Всё уже забито, а они всё идут и идут. Они не знают о судьбе "Безупречного" и не знают наших опасений. Мы же сознавали, что предстоит что-то серьёзное, тяжёлое.
Вдруг слышится команда: "Убрать сходни, отдать кормовой, носовой". Корабль медленно отходит от баржи, а на ней и на берегу остаётся ещё много раненых и эвакуируемых. "Ташкент" не смог забрать всех. Некоторые пытаются прыгнуть на корабль в последний момент. Несколько человек упало в воду. Кто-то бросился за борт и поплыл к берегу. Почему? Что за человек? Возникает мысль о диверсии. В такой обстановке это возможно. Фарватер проходим уже на рассвете. Задержались! Весь корабль облеплен ранеными и эвакуируемыми, проходов не осталось. Только в районе носовых и кормовых орудийных башен, артиллеристы, потеснив раненых, очистили часть палубы.
Звучит сигнал отбоя, но через несколько минут опять боевая тревога. На горизонте со стороны моря два самолёта. Они делают большой круг. Через несколько минут, примерно в начале пятого часа, со стороны берега появляются три "Ю-88", а за ними ещё и ещё. Ну вот и конец нашим томительным ожиданиям. Настало то, что так тревожило нас. Корабль приготовился к бою. Хотя нервы и напряжены, но стало легче. Самолёты заходят с разных сторон и с интервалами, примерно, в одну минуту один за другим на разных высотах идут на корабль. Все напряженно следят за ними.
Первой открывает огонь кормовая 76-миллиметровая двухорудийная зенитная башня, а за ней - все шесть автоматов и пулёметы "ДШК". Я слежу за одним из самолётов, идущим на корабль с правого борта. Он вначале летит почти горизонтально, а потом резко идёт на снижение, в пике, примерно под углом 45°. Выступающие впереди крыльев носовая часть фюзеляжа и два мотора придают самолёту зловещий вид. Размеры самолёта быстро увеличиваются. Снизившись настолько, что становятся хорошо видимы чёрные полосатые кресты на крыльях и переплёты кабины лётчика, он выравнивается, и в этот момент от него отделяются три небольших точки – бомбы. Набирая скорость и увеличиваясь в размере, они с жутким нарастающим воем приближаются к кораблю. Следя за их падением, я невольно втягиваю голову в плечи. В это время корабль, уклоняясь от бомб, делает резкий поворот и мы с трудом удерживаемся на ногах. Бомбы доходят до воды, и их вой превращается в громкое уханье, и три громадных столба воды взметают кверху на том месте, где несколько секунд назад был корабль. Вслед за этим с разных сторон раздаются еще несколько взрывов. Самолёты один за другим с разных сторон идут в пике и, сбросив бомбы, уходят в сторону берега, а на смену им подходят другие. "Ташкент", маневрируя, мчится вперед, а позади с обоих его бортов на разных расстояниях поднимаются столбы воды. Налёт первого эшелона закончился, стрельба прекращается, но через одну-две минуты возобновляется с новой силой. Налетает новый эшелон и бомбёжка возобновляется.
При первых налётах среди раненых и эвакуируемых возникло движение. Некоторые из них пытаются перейти на другое место, войти в штормовой коридор или выйти из него. Этим они мешали нашей аварийной партии, и мы были вынуждены останавливать и успокаивать их, а в минуты затишья обращались к ним с просьбой оставаться на месте и никуда не двигаться. Объясняли, что это им не поможет, а нам мешает. Они соглашались и больше напоминать об этом не приходилось.
Налёты были настолько интенсивными, что временами сигнальщики, пулемётчики и зенитчики не успевали замечать все самолёты, идущие на корабль. Сосредоточив всё своё внимание на самолётах, идущих в пике и заходивших на корабль с одних направлений, они не замечали, как в это же время один или два самолёта заходят с других направлений. Все это усложнялось ещё тем, что одновременно с пикирующими бомбардировщиками на корабль, прижавшись к воде, с разных сторон заходили ещё и самолёты-торпедоносцы. Нельзя было быть уверенным, что все самолёты находятся под наблюдением и были случаи, когда по некоторым самолетам не успевали сделать ни одного выстрела.
В моменты таких массовых звёздных налётов бомбардировщиков и торпедоносцев у корабля не хватало артиллерии, и зенитчики перебрасывали свой огонь с одного бомбардировщика на другой, а артиллеристы из главного калибра били по торпедоносцам. Так как ни одной торпеды не было выпущено по кораблю, то мы позже догадались, что это были обычные бомбардировщики "Ю-88", которые, сбросив свои бомбы, снижались к воде и эмитировали торпедоносцев для отвлечения и рассеивания нашего огня. Но мы в это время этого не знали и вынуждены были часть огня переносить на них. Хотя бездеятельность аварийных партий является хорошим признаком, свидетельствующим о том, что на корабле нет никаких повреждений, но она очень тягостна для бойцов партии. Когда чем-либо занят, чувствуешь себя спокойнее и нет времени, чтобы боятся. Чтобы не быть бездеятельными и помочь зенитчикам, мы, оставаясь в районе своего поста, организуем дополнительное наблюдение за самолётами, в чём нам помогают раненые. Я взбираюсь на верх штормового коридора к торпедным аппаратам. Справа от меня на площадке зенитной батареи находится краснофлотец, который, наблюдая за самолётами, по телефону докладывает на командный пост и получает приказания. Мы помогаем вести наблюдение. За гулом работающих механизмов и стрельбой голосов не слышно, но я вижу десятки раскрытых ртов и поднятых рук, показывающих в сторону самолётов, заходящих на корабль. В свою очередь, я показываю эти направления сигнальщикам и зенитчикам. Это при массовом налёте усилило наблюдение. Некоторые самолёты, оставляя за собой чёрный "шлейф" дыма, уходили в сторону берега. Однако, наблюдать за ними и считать их было некому и некогда.
Налёты с интервалами от 3, и реже, до 5 минут, продолжаются уже около двух часов. Корабль, отстреливаясь во все стороны и вздрагивая от близкого разрыва бомб, мечется по гладкой поверхности моря в окружении столбов воды, как затравленный зверь.
От осколков бомб и пулемётного огня с самолётов на корабле среди личного состава и "пассажиров" уже появились раненые и убитые. Нашим врачам и санитарам дел по горло.
Во время одного из очередных налётов одна из бомб разорвалась близко от кормы с левого борта. Корабль сильно вздрогнул и круто пошёл влево.
Заметив в это время исчезновение всех краснофлотцев аварийной партии, я спустился на палубу и услышал телефонный звонок на нашем боевом посту. Взяв трубку, я узнал голос Латышева: "Немедленно иди в румпельное отделение. Приказано любыми средствами поставить руль в среднее (нулевое) положение". Всё стало понятным. Повреждено рулевое устройство. Закончилось томительное безделье.
Тщетно пытаюсь пройти по палубе. Она сплошь заполнена стоящими, сидящими и лежащими людьми. Подхожу к борту, перелезаю через леер и, держась за него руками, свисая над водой, по кромке наружной обшивки корпуса быстро иду в корму. В районе кормовых башен, где палуба свободная, перелезаю через леер обратно и бегу к люку румпельного отделения. У люка на палубе в крови лежат убитые две женщины и девочка лет 5-6, вынесенные из румпельного отделения. Спускаюсь в люк на верхнюю площадку и вижу: румпельное отделение затоплено водой. Внизу по пояс в воде копошится Калягин, старшины Якимов и Сазонов и еще два краснофлотца. Остальные стоят на верхней площадке. Они уже потушили небольшой пожар, возникший в румпельном отделении, и вывели женщин и детей на палубу за орудийные башни.
С левого борта зияет большая пробоина с рваными краями обшивки, нижняя часть которой уходит под воду, через пробоину видно, как снаружи бурлит вода от работы гребных винтов. На площадке валяется несколько чемоданов и узлов, и в неестественной позе лежат мёртвые женщины и ребёнок. Спускаюсь по трапу к Калягину и невольно задерживаюсь на последней, перед водой, ступеньке трапа. Руки крепко сжимают поручни. Поднимаю голову. Через квадратное отверстие люка вижу ясное небо. Слышится стрельба наших орудий и чувствуется периодическое вздрагивание корпуса и сильная вибрация кормы. С трудом отрываю руки от поручней и, погружаясь в воду, спускаюсь на нижнюю площадку. Передаю Калягину приказание и беспомощно осматриваюсь кругом. Ведь я ещё не изучил системы рулевого управления. Калягин, не переставая что-то делать руками под водой, говорит, что руль заклинило, ручной, электрический и гидравлический приводы повреждены.
По указанию Калягина мы делали всё необходимое, чтобы осво-бодить руль, но он оставался в заклиненном состоянии на левом борту и корабль находился на циркуляции (шёл по окружности). Сделав всё что нужно, и спустив масло из гидравлического цилиндра привода, мы беспомощно смотрели друг на друга. Руль неподвижен.
Вдруг, под действием струи воды, отбрасываемой гребными винтами, руль медленно и понемногу стал перемещаться к среднему положению и, наконец, стал на ноль. Вероятно, что спущенное из гидравлического цилиндра масло освободило руль от заклинивания. Вздох облегчения вырвался у каждого из груди.
Теперь корабль, хотя и лишённый рулевого управления, может управляться с помощью правой и левой турбин, что, однако, лишает его прежней манёвренности.
Нужно доложить на командный пост, но провода перебиты, и телефон не работает. Убедившись еще раз, что все системы управления повреждены, Калягин посылает меня с докладом к командиру корабля, а сам с бойцами остаётся на месте. Когда я вышел из люка на палубу, стволы орудий кормовой зенитной башни повернулись в мою сторону, и раздался выстрел по торпедоносцу. Воздушной волной меня бросило на палубу. Поднявшись на ноги, я ощутил боль в ушах, и стрельба наших зениток показалась мне глухой и далёкой. Все предметы были как в тумане.
Ощупываю уши, напрягаю зрение и тру глаза. Туман постепенно рассеивается. Я бегу к борту и таким же путём, как и прежде, возвращаюсь в район нашего поста, а затем поднимаюсь на командный пост "БЧ-5" и докладываю Сурину о положении с рулевым устройством. Выслушав и задав мне несколько вопросов, он посылает меня к командиру корабля. Вбегаю на мостик и докладываю, что рулевое управление вышло из строя.
Ерошенко с суровым видом выслушивает мой доклад, на скулах двигаются желваки. Я невольно с некоторым очарованием смотрю на этого человека, в руках которого находится судьба всего экипажа, тысячи раненых, женщин, детей и корабль.
"Попытайтесь ввести руль в строй" - говорит он. В ответ я прошу разрешения в помощь взять Сашу Кутолина и, получив "добро", спускаюсь в турбинное отделение. Объяснив Саше, в чём дело, мы добираемся до румпельного отделения. После осмотра рулевого устройства Саша подтверждает наше заключение и идёт сам докладывать командиру корабля. Оставив одного краснофлотца, наша аварийная партия возвращается на свой боевой пост.
Пробираясь обратно к своему посту, я увидел пожилую женщину, склонившуюся над ведром, в котором лежала икона. Женщина молилась, и её лицо не выражало тревоги. Бедная она! Она не знает, что бог ей не поможет, что её судьба зависит не от бога, а от "Бати". А возможно она счастливее нас. Когда мы вернулись на свой пост, к нам обратились зенитчики с просьбой подать им воды для охлаждения стволов автоматов. По-видимому, автоматы не были рассчитаны на такое длительное и непрерывное действие. Получив воду, зенитчики стали поливать стволы прямо из вёдер, накрывать их мокрыми бушлатами и брезентами, и от стволов поднимались клубы пара.
Вскоре нашей аварийной партии опять пришлось пробираться в корму. Из затопленного румпельного отделения через переборку в пятый кормовой кубрик начала медленно поступать вода. Тяжелораненых с нижних коек мы стали выносить на палубу и укладывать рядом с кормовой башней главного калибра. Другого выхода не было. Если при погрузке их вносили на носилках, то теперь нам приходилось выносить на руках и одеялах, что вызывало их страдание.
Появился Сурин. Его внешнее спокойствие, чёткие и дельные указания подбадривали нас, и под его руководством была быстро организована откачка воды. Вскоре уровень воды стабилизировался, и, оставив одного краснофлотца для наблюдения, мы опять вернулись на свой пост.
Налёты, периодически прекращавшиеся на несколько минут, вновь возобновились с прежней силой. По всему было видно, что к этим налётам на "Ташкент" враг готовился давно, и что бомбят корабль опытные ассы, перед которыми поставлена задача во что бы то ни стало потопить его.
Отстреливаясь, корабль продолжает идти вперед, маневрируя теперь только машинами. Опять с разных сторон на него пикируют самолёты и летят бомбы. Число раненых и убитых увеличивается.
Врачи и санитары не успевали оказывать всем помощь. В лазарете и в кают-компании, не обращая внимания на бомбёжки, они делали неотложные операции и перевязки. Действия этих малозаметных, но мужественных людей вызывали восхищение.
Почти все люди на палубе были мокрыми от фонтанов воды, падающей на корабль при близком разрыве бомб. Особенно много воды хлынуло на палубу от бомбы, упавшей с правого борта против первого котельного отделения. Корабль, весом примерно в 5000 тонн, сильно тряхнуло, из носовой трубы с шумом вырвались клубы пара и полетели хлопья сажи. Оказалось, что корабль получил новую пробоину в районе первого котельного отделения, перебило главный паропровод, первое котельное отделение мгновенно было затоплено. Из него спасся только один боец, пост которого находился у котла на верхней площадке вблизи запасного выхода.
Помимо этого образовались пробоины в районе второго котельного отделения, артопогребов и носовых кубриков, забитых тяжелоранеными; были повреждены питательный трубопровод и топливные цистерны. Нижний кубрик стал заполняться водой и мазутом. Из него неслись крики о помощи.
Носовая аварийная партия, возглавляемая боцманом Тараненко, бросилась в кубрик. Раненые, лежавшие в проходах между коек, захлебывались. Некоторые барахтались в воде, старались добраться до трапа. Со всех сторон молили о помощи: "Братцы помогите!" Одна часть бойцов аварийной партии Тараненко по пояс в воде, покрытой слоем мазута, снимала с коек раненых и передавала наверх, а другая часть подхватывала раненых у трапа и, мокрых, испачканных в мазуте, с сорванными и окровавленными повязками и поломанным гипсом, выносили на палубу. Им помогала и наша аварийная партия. Об осторожности в такой обстановке не могло быть и речи.
Вследствие затопления артпогребов, третьего носового кубрика, и первого котельного отделения корабль получил дифферент на нос.
К этому времени зенитные автоматы начали выходить из строя от перегрева, наш огонь слабел, а налёты продолжались. "Ташкент" с дифферентом на нос, зарывшись форштевнем в воду и потеряв ход, идёт вперёд. Мы, занятые работой, уже не наблюдали за самолётами и не помогали зенитчикам.
Вскоре через большое количество мелких пробоин и трещин в швах кормовой переборки затопленного первого котельного отделения стала поступать вода во второе котельное отделение. Переборка выпучилась. Спустившись по приказанию Сурина во второе котельное отделение для выяснения положения, я увидел, как боцман Тараненко с несколькими своими бойцами крепит переборку, пытается заделать трещины. Но вода продолжает поступать через мелкие пробоины и трещины, скрытые под водой. Не помогали и водоотливные насосы. Через некоторое время вода подошла к топкам котла, и котёл пришлось потушить. Убедившись в том, что прекратить течь нельзя, мы, доложив об этом на командный пост Сурину, вышли из этого котельного отделения, и оно вскоре было затоплено. Теперь через швы его кормовой переборки вода стала поступать в первое турбинное отделение и начала выпучиваться его носовая переборка.
Дифферент корабля на нос увеличился и стал более опасным, а ход при оставшихся в действии двух котлах, стал ещё меньше.
Во время этого последнего сильного налёта, когда из носовой трубы вырвались клубы пара и хлопья сажи, паника охватила часть раненых, и некоторые, обезумев от страха, стали прыгать за борт, а у кое-кого из женщин началась истерика. С большим трудом нам удалось восстановить относительное спокойствие.
Хотя налёты и не прекращались, но стали реже, а число самолётов, одновременно налетавших на корабль, уменьшилось. Вероятно, не дёшево дались эти налёты врагу.
Сказывалось ещё и то, что "Ташкент" к этому времени значительно удалился от вражеского аэродрома, где заправлялись самолёты. Это несколько обнадёживало нас.
К этому времени выяснилась ещё одна неприятность. Из третьего и четвёртого котельных отделений доложили, что увеличивается солёность воды в котлах. Если раньше котлы питались дистиллированной водой, то теперь через поврежденный питательный трубопровод в них стала поступать и забортная вода, что грозило выходу из строя оставшихся двух котлов. Проверив солёность воды, Сурин принял решение работать до последней возможности.
В один из очередных налётов я увидел "Ю-88", идущий в пике, по которому стреляли только пулёметы, я закричал и показал на него зенитчикам. В ответ один из них безнадёжно махнул рукой и показал на автоматы, вышедшие из строя от долгой и непрерывной стрельбы. Ведь уже четыре часа продолжаются налёты. Этот налёт закончился благополучно, но положение корабля ухудшалось, хотя он и продолжал ещё идти вперёд, зарывшись носом в воду.
К этому времени на корабле уже были затоплёны таранный отсек, провизионная кладовая, артпогреба, нижний носовой кубрик; первое и второе котельные отделения. На главной палубе под полубаками, где располагались офицерские каюты, была вода, уровень которой в носовых каютах доходил до пояса. В первом машинном отделении вода доходила до колен и стала покрывать механизмы, обслуживающие турбинную установку, носовая переборка машинного отделения дала угрожающую выпучину, и через её трещины струями била вода. В котлах солёность воды достигла опасного предела, румпельное отделение было затоплено. Корабль принял около 1700 тонн воды и потерял почти весь запас плавучести. При его небольшом ходе полубак заливало волной почти до первой орудийной башни. Положение стало критическим. Малейший толчок грозил гибелью.
Такая обстановка вынудила П.П.Сурина отдать приказ остановить обе главные турбины и начать борьбу с дифферентом корабля. Теперь полузатопленный и лишённый хода "Ташкент" стоял на гладкой поверхности моря (смотрите схему общего вида лидера "Ташкент").
Одновременно с главного командного поста последовал приказ сбросить в море все тяжёлые предметы, затопить пятый кормовой кубрик, из которого полтора-два часа назад была организована откачка воды, и перевести всех раненых с носовой части корабля в корму на свободную площадь палубы за кормовыми орудийными башнями. Всем этим занялись обе наши аварийные партии под руководством комиссара Коновалова, за борт полетели кирпичи для выкладки топок, котлов, инструмент, многие запасные части и различные металлические предметы.
Перевод на корму раненых и эвакуируемых затруднялся отсутствием проходов. Пришлось последовательно перемещать всех, оставляя на месте только тяжелораненых, вынесенных из носовых кубриков. Многие раненые переходили сами, а в отношении некоторых приходилось повышать голос, допускать грубости. Что поделаешь, коль это иногда помогает привести в чувство человека, потерявшего способность здраво мыслить и владеть собой.
Занимаясь перемещением раненых, я увидел женщину с двумя ребятами, пробиравшуюся навстречу мне. Ребёнка лет трёх она держала на руке, а другого, лет шести, вела за собой. Глаза этой матери были полны ужаса, а перепуганные дети плакали. Подаю ей руку и помогаю переступить через лежащих. "Товарищ командир, - скажите, - дойдём мы до Новороссийска, не потопят нас?" - спрашивает она дрожащим голосом. Бедные, несчастные матери и дети. За что они так мучаются? Изображая улыбку, стараюсь успокоить ее. Говорю, что всё будет благополучно, сам не очень веря этому. На меня смотрят испуганные и заплаканные глазёнки детей, и мне делается невыносимо тяжело. К горлу подкатывается и сжимает его какой-то комок. Я отворачиваюсь и хриплым криком подгоняю первых попавшихся на глаза раненых. Отвлекаюсь, и делается легче. Несколько успокоившись, я приказываю одному из бойцов помочь женщине. От моего крика раненые начинают двигаться немного быстрее.
Наконец-то носовая часть корабля стала свободной. В растоптанных местами лужах крови остались лежать только раненые, вынесенные из носовых кубриков, и некоторые среди них уже были мёртвыми. Все остальные вплотную друг к другу стояли, сидели и лежали на шканцах и корме. Можно было подумать, что они находятся на вокзале перед дверью на перрон, в ожидании бесплацкартного поезда, который ходит очень редко.
Закончив перемещение раненых в корму и оставив несколько краснофлотцев на палубе для заготовки крепежного леса, Тараненко с группой бойцов своей аварийной партии направился в носовые отсеки корабля, а я, Колягин и несколько бойцов кормовой аварийной партии спустились в носовое турбинное отделение и стали подкреплять носовую переборку.
В тоже время Саша с бойцами своей вахты наблюдал за работой водоотливных средств и уровнем воды и систематически докладывал по телефону Сурину.
Периодически он обходил все посты машинного отделения, где по колено в воде стояли у своих механизмов бойцы его вахты. Внешне он был спокоен, но какого напряжения воли стоило ему это спокойствие. С прошлого вечера, когда была сыграна первая боевая тревога, и до настоящего времени он со своей вахтой безвыходно находился в машинном отделении, не видя и не зная, что делается наверху и за пределами машинно-котельных отделений. Только по создавшемуся дифференту корабля и кратким сведениям, поступившим с командного поста "БЧ-5" от Латышева, он понимал, что положение корабля очень серьёзное. Каждую минуту мог наступить трагический конец. Однако приказа покинуть свои боевые посты не было, и он со своими бойцами оставался на месте.
Вскоре оставив боевой пост "БЧ-5" на Латышева, в первое машинное отделение спустился и Сурин. Проверив крепление переборок и работу водоотливных средств, он пошёл осматривать затопленные отсеки корабля.
Закончив крепление, мы вышли на палубу на свой пост. Всё это время в течение примерно 15-20 минут было затишье, а теперь опять со стороны невидимого берега появились три самолёта. Они шли на наш неподвижный корабль. Их силуэты за лёгким дымом из кормовой трубы казались дрожащими и расплывчатыми.
Зашевелились раненые. Озлобленные зенитчики беспомощно стояли у своих вышедших из строя автоматов, выражая нецензурной бранью свои чувства. Неужели это будет конец?
Вдруг, среди тишины с полубака с левого борта раздалась очередь "ДШХ". Обернувшись, мы увидели, как довольно низко вблизи корабля проносится самолёт и, резко уходя в сторону, качнул крыльями. За ним идёт второй. В это же мгновенье из рупора с мостика раздаётся: "Прекратить стрельбу, наши самолёты". Стрельба прекращается.
В недоумении и молчании мы все смотрим на них. Я вижу у самолётов раздвоенное хвостовое оперение. Так это же наши пикирующие бомбардировщики "ПЕ-2"! Краснофлотцы у пулемёта сгоряча не узнали их.
"ПЕ-2" делают небольшой круг вблизи корабля и идут в сторону трёх вражеских самолётов. Поняв, наконец, в чём дело, на наших лицах появляются радостные улыбки, а над морем раздаётся тысячеголосое продолжительное и многократное "Ура!" Я кричу "Ура" вместе со всеми. Мы спасены!
Нет слов, чтобы выразить радость и ликование всех на корабле с появлением наших самолётов. У многих нервы, напряжённые до предела, не выдерживают. Одни начинают хохотать, другие - плакать. У меня нервная дрожь, во рту сухо. Отогнав летевших на нас три вражеских самолета, наши "ПЕ-2" вернулись и стали кружить над кораблём.
"Ташкент", ушедший за время налётов далеко от Севастополя, оказался в радиусе действия нашей авиации, и она пришла ему на помощь.
Спускаюсь в машину и вижу встревоженные и вопросительные взгляды Саши и всех бойцов вахты. Объясняю в чём дело. Вздох облегчения вырывается из груди каждого. Лица светлеют, появляются улыбки.
Так 27 июня в 8.30 закончился налёт, длившийся непрерывно, с небольшими интервалами, более четырёх часов.
За это время по официальным данным на "Ташкент" было сделано 96 самолётовылетов, не считая торпедоносцев, и сброшено 336 бомб. Это значит, что в среднем примерно в каждые две с половиной минуты на корабль шёл в пике один "Ю-88", и в каждые две минуты сбрасывалось примерно три бомбы. В действительности же получалось, что в отдельные минуты на корабль с разных сторон пикировали 2-3 самолёта, заходили 1-2 торпедоносца, и сбрасывалось 6-9 бомб. Через пробоины корабль принял около 1700 тонн воды, не считая ещё принятых нами в пятый кубрик около 200 тонн. Это, примерно, составило около половины его водоизмещения. К концу налёта у зенитчиков боезапас был на исходе, и, если бы автоматы могли продолжать стрелять, боезапаса для них хватило бы только на несколько минут.
Вскоре появилась пара наших ястребков "И-16". Сделав несколько кругов над кораблём, они улетели обратно. В приподнятом настроении весь экипаж продолжал принимать меры для поддержания корабля на плаву до оказания нам более реальной помощи.
Под руководством Павла Петровича Сурина мы проверяли крепление переборок, работу водоотливных средств, наблюдали за уровнем воды в затопленных помещениях и вёдрами вычерпывали воду из носового турбинного отделения, хотя целесообразность этого мероприятия вызывала сомнение.
Вскоре к "Ташкенту" подошли несколько торпедных катеров, за ними эсминцы "Бдительный" и "Сообразительный", затем несколько охотников и, наконец, спасательное судно "Юпитер".
Эсминец "Сообразительный", поход которого в Севастополь назначался на этот же день, подошёл к борту "Ташкента" и принял основную массу раненых и эвакуируемых. Другую часть приняли тор-педные катера и охотники, а небольшая часть осталась на "Ташкенте". Трогательным было наше расставание с ранеными и эвакуируемыми. Некоторые женщины плакали и целовали краснофлотцев. С отходящих кораблей поднялись сотни машущих рук.
После этого к борту "Ташкента" пришвартовалось спасательное судно "Юпитер" и, подав по указанию Сурина шланги в первое турбинное и во второе котельное отделения, стало откачивать воду своими мощными водоотливными средствами.
Затем эсминец "Бдительный" на буксире повёл "Ташкент" в Новороссийск в окружении целой флотилии мелких кораблей.
После перегрузки раненых на корме у зенитной батареи остались лежать порванные, окровавленные и затоптанные ногами рулоны, разрезанной на части панорамы Обороны Севастополя, вынесенной нами из кормового кубрика. Несмотря на очень тяжёлое положение в Севастополе, командование не забыло о панораме и, стремясь сохранить её для потомства, приказало снять её и погрузить на "Ташкент" в этом рейсе.
Будет ли восстановлен этот шедевр мирового искусства, напоминавший нам о первой обороне Севастополя и героизме Русского Народа. Тяжело было думать об этом.
Освободившуюся палубу краснофлотцы начали окатывать из шлангов, и через шпигаты в море стекала вода, окрашенная кровью.
Вечером "Ташкент" ввели в Новороссийск и ошвартовали у причала элеватора, где его встречали всё высшее командование, корреспонденты и много военных моряков. На корабль вошли контр-адмирал Владимирский, флагманский механик моря Красиков и др.
С корабля были выгружены оставшиеся на нём раненные, в том числе и несколько своих из экипажа.
Затем к "Ташкенту подошли водолазные боты и буксир с мотопомпами. Немедленно началась усиленная откачка воды из затопленных помещений, а водолазы начали осматривать повреждения корпуса.
В 19.00 меня вызвал в кают-компанию флагмех моря Красиков и приказал всю ночь наблюдать за убылью воды в корпусе и через каждый час докладывать ему и Сурину. В моё распоряжение был дан катер. К этому времени, когда спало нервное напряжение, я стал чувствовать себя очень плохо. Сказывалась моя контузия. Болел затылок, ломило глаза, в ушах шумело, и чувствовалась тупая боль, сильно покачивало. Временами мне казалось, что я падаю. Однако приказ есть приказ и его нужно выполнять.
Проверив действие всех отливных средств и заметив уровни воды во всех затопленных отсеках, я на катере подошёл к форштевню и сделал первый замер, который показал, что верхняя точка форштевня возвышается над водой только на 0,85 метра. При нормальном же состоянии корабля она находилась на высоте более 5 метров.
При очередном докладе я вхожу в каюту Сурина. Он, сидя в кресле, спит с закинутой назад головой. Осторожно трогаю за плечо. Спит. Толкаю сильней. Ничего не помогает. Я начинаю теребить его ещё сильнее, и его голова болтается из стороны в сторону. Он что-то мычит, пытается открыть глаза. Брови высоко поднимаются, но глаза остаются закрытыми. Решив больше его не беспокоить до утра, иду докладывать флагмеху. Он в кают-компании тоже спит сидя в кресле, положив голову на стол. При моём появлении он просыпается. Я докладываю и ухожу.
С утра 28 июня начинаются мои третьи сутки без сна и отдыха. При очередном докладе в 8.00 флагмех посылает меня отдохнуть. К этому времени форштевень корабля стал возвышаться над водой уже на 2,6 метра.
Из всех осушенных помещений на палубу для просушки выносили мокрые матрацы, одеяла, подушки, личные вещи и подмоченные продукты.
Я иду в нашу каюту. В длинном коридоре полубака все плафоны разбились от сотрясений корпуса корабля при стрельбе орудий главного калибра и разрыва бомб. Через открытые двери некоторых офицерских кают виден беспорядок. В нашей каюте все предметы мокрые и испачканы мазутом, на полу валяются ящики письменного стола, книги, бумаги и другие предметы. При создавшемся дифференте самые крайние носовые каюты наполовину были затоплены.
Ложусь на верхнюю сухую койку и долго не могу заснуть. Просыпаюсь от шума и выхожу на палубу. Чувствую себя несколько лучше. Краснофлотцы делают уборку.
На палубе много рабочих судоремонтного завода. Они готовят заплаты на большие пробоины, заваривают мелкие пробоины и трещины. Водолазы продолжают обследовать корпус.
В этот день узнаем, что в этот раз "Ташкент" доставил в Новороссийск 2136 раненых и эвакуируемых. Даже не верится! Как и где они смогли разместиться?
После обеда включаюсь в работу по переборке механизмов. Идут разговоры о том, что через два-три дня "Ташкент" своим ходом, под двумя оставшимися котлами, должен идти на ремонт в Поти, где есть док. С первого же дня на корабле стала работать специальная комиссия по расследованию обстоятельств аварии и достаточности принятых мер. Производя опрос личного состава корабля, что, где и когда происходило, какие были приняты меры, и, осмотрев рулевое устройство и крепления переборок, она подтвердила правильность всех наших заключений и действий командования корабля.
На следующий день началось заполнение наградных листов. Узнаю, что Саша, И.В.Калягин, А.П.Латышев, П.П.Сурин, старшина Якимов и другие, представляются к награждению. Я искренне радуюсь за них и поздравляю. Несколько краснофлотцев за недостойное поведение во время последнего похода, были списаны с корабля.
Вначале я не думал о том, что награждение может коснуться и меня. Однако вскоре я с радостью узнал от Алексея Павловича, что и на меня составлен наградной лист.
Как-то проходя по палубе, я обратил внимание на двух незнакомых краснофлотцев. Оказалось, что они с потопленного эсминца "Безупречный". Их подобрала наша подводная лодка на другой день вечером. Остальные погибли. Большая часть из них была расстреляна самолётами из пулемётов.
30 июня узнаем, что сегодня должен прийти на корабль Семён Михайлович Будённый, который, узнав от Е.Петрова о последнем походе "Ташкент", решил лично побывать на корабле. В связи с этим визитом на корабле начались генеральная приборка и подготовка к встрече. Весь экипаж корабля построен на юте по большому сбору, и в 11.00 в сопровождении нескольких офицеров и писателя Е.Петрова товарищ Будённый входит на корабль. Раздаётся команда "Смирно!", и командир корабля В.Н.Ерошенко отдаёт рапорт. Товарищ Будённый здоровается с экипажем, проходит вдоль строя и подаёт команду "Вольно!" Взобравшись на кормовую зенитную башню, он жестом предлагает всем подойти ближе. Строй нарушается. Все собираются вокруг башни. Товарищ Будённый говорит, что ему известно о мужестве экипажа "Ташкента", поздравляет с. предстоящим награждением и обещает ходатайствовать о присвоение кораблю гвардейского знамени после возвращения его в строй. В ответ раздаётся громкое "Ура!". По команде "Смирно" он сходит на берег.
ПРОДОЛЖЕНИЕ СЛЕДУЕТ
- Борис Баншац
- Сообщения: 37
- Зарегистрирован: 27 мар 2013, 14:06
Re: Материалы о лидере "Ташкент"
Борис Баншац » 11 фев 2014, 20:47
ГИБЕЛЬ "ТАШКЕНТА".
По ряду причин переход в Поти затянулся, и 1 июля до нас дошла печальная весть. Севастополь пал. Весь экипаж тяжело переживает это известие, хотя и был готов к этому.
В этот день я получил от командира корабля приказание завтра доставить на корабль крепёжный лес для подкрепления переборок. Утром 2-го июля я, боцман Тараненко и три краснофлотца из аварийных партий садимся в машину и едем за лесом. Погрузив лес, Тараненко возвращается на корабль, а мы едем на городскую сторону Новороссийска, на лесопилку за опилками. Краснофлотцы начинают набивать мешки, и вдруг раздаётся несколько выстрелов, а затем поднимается сильная стрельба зениток. Поднимаем головы и видим, как с двух сторон из-за гор, друг за другом выходят несколько эшелонов "Ю-88". Они идут в пике на корабли, стоящие у причалов и на рейде в порту. По городу объявляют тревогу, я бросаюсь к кабине, а краснофлотцы прыгают в кузов. Несмотря на заявление шофёра о том, что во время налёта движение запрещено, приказываю ехать к "Ташкенту". Машина мчится по пустынным улицам к элеватору, где у его стенки стояли "Ташкент", теплоход "Украина" и недостроенный корпус электро¬хода "Труд". У других причалов и на рейде стояли подводные лодки, эсминец "Бдительный", старичок "Коминтерн" и другие. Из машины мы видели, как от самолётов отрываются бомбы и в порту поднимаются столбы воды, огня и дыма. Подъезжаем к элеватору и бежим на причал. Перед нами в облаке пыли, как в тумане, открывается жуткая картина разрушения.
Элеватор в нескольких местах пробит и обвалился, на земле валяются исковерканные фермы, скрученные рельсы подъездных путей, опрокинутые и разбитые вагоны, гильзы, куски цемента. С правой стороны у причала, накренившись на левый борт и навалившись на стенку причала, лежит на грунте "Ташкент". Его мачты, трубы, мостик и правая сторона полубака возвышаются над водой, залитой мазутом. В районе носового турбинного отделения из воды выступают завёрнутые листы штормового коридора и палубы. Торпедные аппараты заброшены на элеватор примерно на высоту 9 метров. На берегу кое-где лежат выловленные из воды трупы краснофлотцев и среди них убитый командир зенитной батареи лейтенант Гимельман. На причале около "Ташкента" стоят группы мокрых и испачканных мазутом офицеров и краснофлотцев. Несколько краснофлотцев вытаскивают из воды всплывшие трупы. В стороне сидят и лежат раненые краснофлотцы. С левой стороны причала, завалившись набок, лежит теплоход "Украина".
Первым встречаю комиссара Коновалова и докладываю о возвращении машины. Он приказывает отправить на ней раненых.
Ищу глазами Сашу, Калягина, Латышева и Сурина. Один краснофлотец говорит, что он видел Латышева, Сурина и командира корабля на причале, а Колягин и Кутолин, наверное, погибли. К этому времени налёт уже закончился, и стрельба зениток прекратилась.
Через несколько минут подходят Сурин и Латышев. Они говорят, что погибли почти в полном составе обе аварийные партии во главе с Калягиным и Тараненко, что погиб Саша со всей своей вахтой и ещё много бойцов других боевых частей. Почти все они остались на своих боевых постах в машинно-котельных отделениях, и лишь немногие их трупы всплыли на поверхность. Вместе с ними погиб и уважаемый всеми политрук "БЧ-5" Василий Иванович Смирнов, который, как обычно, по боевым тревогам находился на разных постах своей "БЧ-5".
Так, 2-го июля 1942 года, погиб лидер "Ташкент", носивший второе название "Голубой крейсер".
ПОСЛЕ ГИБЕЛИ "ТАШКЕНТА".
Уже казалось, что все опасности позади и вдруг!... Не стало корабля, не стало многих боевых товарищей. Не хочется верить, что погибли Саша, Калягин, старшины Якимов, Сазонов, Смирнов и многие другие. Ведь только два часа назад я видел их, говорил с ними. Казалось, что вот сейчас они подойдут к нам, и я невольно искал их глазами. Какая случайность, что меня в этот момент не оказалось на корабле.
Павел Петрович Сурин приказывает мне и Латышеву забрать с пятого боевого поста и с автоматической телефонной станции (АТС), расположенных в надстройке, выступающей из воды, все документы и снять некоторые приборы. Мы взбираемся на корабль и входим в тесные помещения поста и "АТС", собираем чертежи и снимаем приборы. Латышев показывает мне в наружной стене пятого боевого поста большую осколочную пробоину в нескольких сантиметрах от места, где он всегда находился по боевым тревогам. Это тоже случайность. Вместе с чертежами и приборами Латышев захватывает с собой фотографию дочери и портрет жены. В это же время другие офицеры и краснофлотцы выносят на берег штурманские карты, бинокли и разные приборы.
По приказу командира корабля мы, молчаливые и подавленные, собираемся на площадке против причала элеватора. Неужели так мало осталось в живых? Около половины экипажа корабля были убиты и ранены, в числе которых примерно три четверти оказались из состава "БЧ-5". Невозможно описать словами наши чувства, наши переживания. На всю жизнь останутся воспоминания об этих тяжёлых последних днях корабля.
Узнав, что вблизи есть столовая база, я и командир первой орудийной башни лейтенант Алексеев направляемся в неё и выпиваем по два стакана коньяку. Опьянения мы не чувствуем, но стало легче.
Оставив у затопленного корабля караульную службу, мы переходим во двор штаба базы, где проводим всю ночь. Утром нас отвозят за Новороссийск в сторону Геленджика и помещают в зданиях какого-то совхоза. Латышев, чувствовавший себя последнее время плохо, в этот же день попадает в госпиталь, я остаюсь один.
Меня назначают командиром машинной группы, и Сурин приказывает принять командование над остатками "БЧ-5". До этого мне никогда не приходилось быть в роли строевого командира, и у меня не было должного командного тона, так организующего и дисциплинирующего бойцов. Первое время мои приказания звучали, как просьбы, а команды "Смирно", "Направо", "Шагом марш" и другие - как "Пожалуйста, смирно", "Будьте добры, направо", а краснофлотцы, народ хитрый, чувствовали это и иногда злоупотребляли. Да и позже, за сравнительно короткий период своего "командования", я так и не достиг в этом нужного уменья. Мешала гражданская закваска.
С этого дня начались тягостные для меня построения, утренние и вечерние поверки, рапорты и тому подобное, и я с нетерпением ждал возвращения Латышева.
С первого же дня часть офицеров и краснофлотцев ежедневно направлялись на работы у погибшего корабля. Несколько краснофлотцев в лёгких водолазных костюмах обследовали повреждения корпуса, извлекали из помещений различное имущество, личные вещи и трупы. Первые дни мы ещё могли опознать в трупах многих погибших бойцов. Позже это удавалось только по документам, портсигарам и другим предметам, обнаруженным в карманах одежды. Так был установлен труп Калягина.
Нашего политрука Смирнова, Сашу и ребят его вахты найти не удалось. Одна из трех бомб, упавших на корабль, разорвалась в первом турбинном отделении и разнесла там все вдребезги. А они были там.
Через несколько дней из госпиталя пришёл Латышев, которого я встретил с большой радостью и рассказал ему о всех новостях и моих горестях. Теперь он стал моим наставником, и мы почти всегда, сколько это позволяла служба, были вместе. Нас сближали родство специальностей и сознание того, что только мы, да П.П.Сурин, остались живыми из офицерского состава "БЧ-5".
Вскоре узнаём, что "Ташкент" предполагают поднять, и нам было приказано ежедневно выделять офицеров и краснофлотцев для проведения подготовительных работ. У корабля появились эпроновские водолазы, которые начали тщательное обследование корпуса.
Командование базы запретило обычное увольнение "на берег" нашему личному составу. Однако, многие краснофлотцы, оказавшись на твёрдой земле, старались воспользоваться земными "благами", временно судьбой предоставленными им. И иногда, после вечерней поверки или отбоя мы обнаруживали отсутствие нескольких краснофлотцев. Однако, все они, за редким исключением, не опаздывали к подъёму или к утренней поверке, несмотря на это, Павел Петрович делал мне замечания, а на краснофлотцев накладывал взыскания.
Однажды Павел Петрович приказал мне самому наложить взыскание на краснофлотца, опоздавшего стать в строй, что очень смутило меня. После команды "разойдись" я спросил Алексея Павловича, что мне делать. "Сначала прочитай дисциплинарный устав и будешь знать, что делать" - сказал он. Ознакомившись со своими правами по уставу, я первый раз наложил взыскание, послав краснофлотца на камбуз чистить картошку. На большее я не посмел. Так, с помощью А.П.Латышева я стал познавать строевую службу.
Вскоре со мной произошёл довольно неприятный случай, послуживший поводом для добродушных насмешек Расставшись с офицерами и краснофлотцами лидера "Ташкент", я всегда вспоминал и вспоминаю сейчас об этих мужественных людях с чувством глубокого уважения. Кто из них остался жив, и где они сейчас?
В 1944 году первый раз мне пришлось встретиться с Алексеем Павловичем Латышевым в освобождённом Севастополе. Он был командиром шхуны, оборудованной под размагничивающую станцию. Второй раз мы встретились в 1964 году в Москве и вспомнили "Ташкент" и своих погибших товарищей. Алексей Павлович продолжает до настоящего времени служить во флоте и живёт в Ленинграде. От него я узнал, что старпом Орловский умер, а командир "Ташкента" Василий Николаевич Ерошенко уже на пенсии и тоже живёт в Ленинграде.
Вскоре я узнал и адрес Павла Петровича Сурина, который, выйдя на пенсию, живёт в городе Одессе. Очень приятно было мне получить от него в ответ несколько тёплых писем. А где остальные ташкентцы?
После войны мне пришлось проездом быть в Новороссийске, и я сходил на причал элеватора. "Ташкента" там уже не было. Его подняли, но не восстановили. Пролежав долгое время на грунте и получив дополнительные повреждения во время боёв за Новороссийск, его корпус и механизмы пришли в негодность. Так не стало "Голубого крейсера". О нём и его экипаже сохранилась только добрая память.
И.И.Высота
некоторых офицеров и, особенно, А.П.Латышева. Мне было приказано вести 18 краснофлотцев в баню, находившуюся в Новороссийске в районе цементных заводов. Подойдя к бане, я и старшина остановились у входной двери и пропустили внутрь всех краснофлотцев. Войдя затем в раздевалку, я увидел, что она пустая, и в недоумении посмотрел на старшину. Он побежал к следующей двери и через минуту, вернувшись назад и пряча бегающие глаза, доложил, что все убежали через сквозные двери. Выйдя наружу, я увидел своих бойцов раз¬бегавшихся в разные стороны. Что делать? Старшина делает невинное лицо и, скрывая улыбку, просит отпустить и его. Хитрый народ - моряки, а особенно старослужащие. Безнадёжно махнув рукой, отпускаю старшину и возвращаюсь в "часть". Нахожу Латышева и объясняю, что произошло. Он заявляет: "Офицер, потерявший в военное время всех своих бойцов и оставшийся сам живым и невредимым, должен быть судим военным трибуналом, решение которого, обычно, - расстрел". Мне не до твоих шуток - говорю я. Скажи, что мне делать?
С помощью Латышева и дежурного офицера это "ЧП" было скрыто от старпома Орловского и Павла Петровича Сурина, а на вечерней поверке все мои беглецы и старшина стояли в строю, плутовато поглядывая на меня.
Однажды во время работы у "Ташкента" командир дивизиона эсминцев, в который входил и "Ташкент", капитан 3-го ранга това¬рищ Негода сказал, что по дивизиону отдан приказ о моём назначе¬нии командиром машинной группы лидера "Ташкент", и что я буду работать на его восстановлении. Поблагодарив его, я сказал, что постараюсь оправдать доверие командования.
28 июля мы узнаем, что на следующий день член Военного Совета Северокавказского фронта адмирал флота Советского Союза И.С.Исаков будет вручать награды офицерам и краснофлотцам лидера "Ташкент". Началось приготовление к его встрече. Старпом Орловский стал проводить инструктаж, как принимать награду, как подходить, где становиться, что отвечать и как отходить. 29 июля с утра выставлены сигнальщики, которые должны флажками подать сигнал, как только появится машина адмирала. Вскоре появляется ожидаемая машина и звучит сигнал "Построиться по большому сбору".
В сопровождении нескольких офицеров из машины выходит адмирал И.С.Исаков и по команде "Смирно!" принимает рапорт командира корабля, затем здоровается с личным составом и приступает к вручению наград.
Первым вручаются ордена "Ленина" командиру корабля Василию Николаевичу Ерошенко и комиссару Григорию Андреевичу Коновалову. Затем называют фамилии старпома, командиров боевых частей, мою и других.
Павлу Петровичу Сурину вручается орден "Красного Знамени", а Алексею Павловичу Латышеву и мне - ордена "Красной Звезды".
За офицерским составом вручаются награды старшинам и краснофлотцам. В заключение зачитываются фамилии моряков, награждённых посмертно.
Затем адмирал И.С.Исаков поздравляет всех и желает успеха в боевых делах. В ответ раздается громкое "Ура"! Подаётся команда "Смирно!". Адмирал и сопровождающие его лица уезжают.
После команды "Вольно, разойдись!", все радостные и довольные поздравляют друг друга и корреспонденты фотографируют нас группами (Рис.1 и 2).
Наш политрук Смирнов, Саша Кутолин, Калягин, Тараненко, Якимов и некоторые другие старшины и офицеры посмертно награждены орденом "Красного Знамени". Да! Они вполне заслужили эти награды. Печально только то, что она посмертная. Если эти записки прочтёт дочь Александра Ивановича Кутолина, то пусть знает, как мужественно вёл себя её отец, где и как он погиб, и гордится им.
В этот день был организован торжественный обед, за которым командир корабля и комиссар поздравили всех офицеров и краснофлотцев с награждением, и было разрешено увольнение "на берег". За этим торжественным обедом были разные тосты: "За победу", "За восстановление "Ташкента", "За семьи", "За погибших товарищей" и ,конечно, "За тех, кто в море". А им сейчас было очень тяжело. После обеда я и Алексей Павлович остались в части. Мы вспоминали события последних дней, погибших товарищей, свои семьи, говорили о предстоящей работе по восстановлению "Ташкента", и наше настроение менялось в зависимости от темы разговора.
В течение всего этого времени моя контузия давала о себе знать. Однажды, чувствуя себя плохо, я обратился к нашему военфельдшеру товарищу Сиваку, который, после моего отказа пойти в госпиталь, дал мне на несколько дней освобождение от несения службы с нахождением при части.
Однажды Алексей Павлович Латышев проштрафился, за что получил трое суток гауптвахты. На следующий день мне удалось "нанести ему визит" и передать консервы и воблу. Мой визит смутил его, и он что-то лепетал в своё оправдание, а я злорадствовал. Теперь у меня был хороший козырь. Довольно ему посмеиваться надо мной.
Работы у корабля продолжались, хотя участившиеся налёты авиации мешали им. Нам часто приходилось прекращать работы, вызывать из воды своих лёгких водолазов, раздевать их и бежать в укрытия. Особенно сильными и частыми стали налёты с первых чисел августа. Бывали дни, когда налёты продолжались в течение всего дня, и мы совершенно не могли работать. Иногда бывали и ночные налёты, и тогда город и порт освещались сотнями "зажигалок", сбрасываемых с самолётов. В городе, на вокзале и на цементном заводе бушевали большие пожары, гремели взрывы.
В связи с этим командир корабля получил приказ прекратить работу у "Ташкента" и не отпускать никого из части. Теперь, взобравшись на склон горы у нашей части, мы с тяжёлым чувством смотрели на открывавшуюся перед нами картину пожаров и разрушений.
В течение вот уже пяти последних дней мы ждём окончательного решения" командования о нашей судьбе и, наконец, 11 августа узнаём, что нас должны отправить в Поти на каком-том корабле. 12 августа поступил приказ приготовиться к погрузке в 22.00, и к нам присоединяется 13 бойцов "БЧ-5" с эсминца "Шаумян". Этот старый эсминец, идя на "ППР" в штормовую погоду, выскочил на камни у Толстого мыса Геленджика. Весь его экипаж сошёл с корабля, а эти 12 бойцов с одним мичманом были оставлены для снятия с корабля некоторых механизмов. Теперь они получили приказание присоединиться к экипажу "Ташкента".
Около 23.00, метрах в 100 от берега против места нашего сбора стал на якорь тральщик, и мы на небольшом катере начали грузиться на него.
Тральщик этот находился на ремонте, но сложившаяся в Ново-российске тяжёлая обстановка вынудила, не закончив весь ремонт тральщика, отослать его своим ходом в Поти с неполным составом команды.
Наша погрузка закончилась, тральщик снялся с якоря и 13 августа в 00.00 часов вышел в море. Утром мы узнаем, что тральщик под названием "Груз" имеет 13 номер, а поднявшись на мостик, где вместе с командиром тральщика стояло несколько наших офицеров, я узнал, что наш ход - 13 узлов. И так: тральщик №13, вышел в море 13 августа, ход - 13 узлов, 13 человек команды с эсминца "Шаумян" и своих, оставшихся в живых – 13 краснофлтцев "БЧ-5". Удивительное совпадение целого ряда цифры 13. Говорю об этом офицерам. Кто-то в шутку добавляет, что недостает еще 13 штук "Ю-88". Для человека суеверного и с предрассудками это совпадение цифры 13 могло вызвать плохое настроение. Но мы без предрассудков, и это вызывало только смех и шутки.
С раннего утра офицеры-артиллеристы "Ташкента" занялись неисправной носовой пушкой тральщика, которую скоро ввели в строй, установили у неё своих бойцов и организовали наблюдение за воздухом. Кроме того, была организована и расположена на растрах группа бойцов с винтовками. Теперь в случае необходимости тральщик всё же мог постоять за себя. Однако наш переход прошёл благополучно, и через сутки тральщик вошёл в Потийский порт. Весь экипаж "Ташкента" направили на недостроенный эсминец "Огневой", стоявший в устье реки Хоби. Прошли слухи, что нам придётся быть на достройке этого эсминца, но через несколько дней П.П.Сурин и я по специальному заданию командующего эскадрой контр-адмирала Владимировского на несколько дней выехали в Батуми.
Вернувшись в Поти, мы узнали, что все офицеры и краснофлотцы "Ташкента" получили новое назначение. Получил новое назначение и Алексей Павлович Латышев. Так, не простившись, я расстался со своим наставником и близким мне в то время человеком. Вскоре меня вызвали в штаб флота, и я, получив новое назначение, 8 сентября 1942 года распрощался с Павлом Петровичем Суриным. Так оборвалась нить, связывающая меня с "Ташкентом".
По ряду причин переход в Поти затянулся, и 1 июля до нас дошла печальная весть. Севастополь пал. Весь экипаж тяжело переживает это известие, хотя и был готов к этому.
В этот день я получил от командира корабля приказание завтра доставить на корабль крепёжный лес для подкрепления переборок. Утром 2-го июля я, боцман Тараненко и три краснофлотца из аварийных партий садимся в машину и едем за лесом. Погрузив лес, Тараненко возвращается на корабль, а мы едем на городскую сторону Новороссийска, на лесопилку за опилками. Краснофлотцы начинают набивать мешки, и вдруг раздаётся несколько выстрелов, а затем поднимается сильная стрельба зениток. Поднимаем головы и видим, как с двух сторон из-за гор, друг за другом выходят несколько эшелонов "Ю-88". Они идут в пике на корабли, стоящие у причалов и на рейде в порту. По городу объявляют тревогу, я бросаюсь к кабине, а краснофлотцы прыгают в кузов. Несмотря на заявление шофёра о том, что во время налёта движение запрещено, приказываю ехать к "Ташкенту". Машина мчится по пустынным улицам к элеватору, где у его стенки стояли "Ташкент", теплоход "Украина" и недостроенный корпус электро¬хода "Труд". У других причалов и на рейде стояли подводные лодки, эсминец "Бдительный", старичок "Коминтерн" и другие. Из машины мы видели, как от самолётов отрываются бомбы и в порту поднимаются столбы воды, огня и дыма. Подъезжаем к элеватору и бежим на причал. Перед нами в облаке пыли, как в тумане, открывается жуткая картина разрушения.
Элеватор в нескольких местах пробит и обвалился, на земле валяются исковерканные фермы, скрученные рельсы подъездных путей, опрокинутые и разбитые вагоны, гильзы, куски цемента. С правой стороны у причала, накренившись на левый борт и навалившись на стенку причала, лежит на грунте "Ташкент". Его мачты, трубы, мостик и правая сторона полубака возвышаются над водой, залитой мазутом. В районе носового турбинного отделения из воды выступают завёрнутые листы штормового коридора и палубы. Торпедные аппараты заброшены на элеватор примерно на высоту 9 метров. На берегу кое-где лежат выловленные из воды трупы краснофлотцев и среди них убитый командир зенитной батареи лейтенант Гимельман. На причале около "Ташкента" стоят группы мокрых и испачканных мазутом офицеров и краснофлотцев. Несколько краснофлотцев вытаскивают из воды всплывшие трупы. В стороне сидят и лежат раненые краснофлотцы. С левой стороны причала, завалившись набок, лежит теплоход "Украина".
Первым встречаю комиссара Коновалова и докладываю о возвращении машины. Он приказывает отправить на ней раненых.
Ищу глазами Сашу, Калягина, Латышева и Сурина. Один краснофлотец говорит, что он видел Латышева, Сурина и командира корабля на причале, а Колягин и Кутолин, наверное, погибли. К этому времени налёт уже закончился, и стрельба зениток прекратилась.
Через несколько минут подходят Сурин и Латышев. Они говорят, что погибли почти в полном составе обе аварийные партии во главе с Калягиным и Тараненко, что погиб Саша со всей своей вахтой и ещё много бойцов других боевых частей. Почти все они остались на своих боевых постах в машинно-котельных отделениях, и лишь немногие их трупы всплыли на поверхность. Вместе с ними погиб и уважаемый всеми политрук "БЧ-5" Василий Иванович Смирнов, который, как обычно, по боевым тревогам находился на разных постах своей "БЧ-5".
Так, 2-го июля 1942 года, погиб лидер "Ташкент", носивший второе название "Голубой крейсер".
ПОСЛЕ ГИБЕЛИ "ТАШКЕНТА".
Уже казалось, что все опасности позади и вдруг!... Не стало корабля, не стало многих боевых товарищей. Не хочется верить, что погибли Саша, Калягин, старшины Якимов, Сазонов, Смирнов и многие другие. Ведь только два часа назад я видел их, говорил с ними. Казалось, что вот сейчас они подойдут к нам, и я невольно искал их глазами. Какая случайность, что меня в этот момент не оказалось на корабле.
Павел Петрович Сурин приказывает мне и Латышеву забрать с пятого боевого поста и с автоматической телефонной станции (АТС), расположенных в надстройке, выступающей из воды, все документы и снять некоторые приборы. Мы взбираемся на корабль и входим в тесные помещения поста и "АТС", собираем чертежи и снимаем приборы. Латышев показывает мне в наружной стене пятого боевого поста большую осколочную пробоину в нескольких сантиметрах от места, где он всегда находился по боевым тревогам. Это тоже случайность. Вместе с чертежами и приборами Латышев захватывает с собой фотографию дочери и портрет жены. В это же время другие офицеры и краснофлотцы выносят на берег штурманские карты, бинокли и разные приборы.
По приказу командира корабля мы, молчаливые и подавленные, собираемся на площадке против причала элеватора. Неужели так мало осталось в живых? Около половины экипажа корабля были убиты и ранены, в числе которых примерно три четверти оказались из состава "БЧ-5". Невозможно описать словами наши чувства, наши переживания. На всю жизнь останутся воспоминания об этих тяжёлых последних днях корабля.
Узнав, что вблизи есть столовая база, я и командир первой орудийной башни лейтенант Алексеев направляемся в неё и выпиваем по два стакана коньяку. Опьянения мы не чувствуем, но стало легче.
Оставив у затопленного корабля караульную службу, мы переходим во двор штаба базы, где проводим всю ночь. Утром нас отвозят за Новороссийск в сторону Геленджика и помещают в зданиях какого-то совхоза. Латышев, чувствовавший себя последнее время плохо, в этот же день попадает в госпиталь, я остаюсь один.
Меня назначают командиром машинной группы, и Сурин приказывает принять командование над остатками "БЧ-5". До этого мне никогда не приходилось быть в роли строевого командира, и у меня не было должного командного тона, так организующего и дисциплинирующего бойцов. Первое время мои приказания звучали, как просьбы, а команды "Смирно", "Направо", "Шагом марш" и другие - как "Пожалуйста, смирно", "Будьте добры, направо", а краснофлотцы, народ хитрый, чувствовали это и иногда злоупотребляли. Да и позже, за сравнительно короткий период своего "командования", я так и не достиг в этом нужного уменья. Мешала гражданская закваска.
С этого дня начались тягостные для меня построения, утренние и вечерние поверки, рапорты и тому подобное, и я с нетерпением ждал возвращения Латышева.
С первого же дня часть офицеров и краснофлотцев ежедневно направлялись на работы у погибшего корабля. Несколько краснофлотцев в лёгких водолазных костюмах обследовали повреждения корпуса, извлекали из помещений различное имущество, личные вещи и трупы. Первые дни мы ещё могли опознать в трупах многих погибших бойцов. Позже это удавалось только по документам, портсигарам и другим предметам, обнаруженным в карманах одежды. Так был установлен труп Калягина.
Нашего политрука Смирнова, Сашу и ребят его вахты найти не удалось. Одна из трех бомб, упавших на корабль, разорвалась в первом турбинном отделении и разнесла там все вдребезги. А они были там.
Через несколько дней из госпиталя пришёл Латышев, которого я встретил с большой радостью и рассказал ему о всех новостях и моих горестях. Теперь он стал моим наставником, и мы почти всегда, сколько это позволяла служба, были вместе. Нас сближали родство специальностей и сознание того, что только мы, да П.П.Сурин, остались живыми из офицерского состава "БЧ-5".
Вскоре узнаём, что "Ташкент" предполагают поднять, и нам было приказано ежедневно выделять офицеров и краснофлотцев для проведения подготовительных работ. У корабля появились эпроновские водолазы, которые начали тщательное обследование корпуса.
Командование базы запретило обычное увольнение "на берег" нашему личному составу. Однако, многие краснофлотцы, оказавшись на твёрдой земле, старались воспользоваться земными "благами", временно судьбой предоставленными им. И иногда, после вечерней поверки или отбоя мы обнаруживали отсутствие нескольких краснофлотцев. Однако, все они, за редким исключением, не опаздывали к подъёму или к утренней поверке, несмотря на это, Павел Петрович делал мне замечания, а на краснофлотцев накладывал взыскания.
Однажды Павел Петрович приказал мне самому наложить взыскание на краснофлотца, опоздавшего стать в строй, что очень смутило меня. После команды "разойдись" я спросил Алексея Павловича, что мне делать. "Сначала прочитай дисциплинарный устав и будешь знать, что делать" - сказал он. Ознакомившись со своими правами по уставу, я первый раз наложил взыскание, послав краснофлотца на камбуз чистить картошку. На большее я не посмел. Так, с помощью А.П.Латышева я стал познавать строевую службу.
Вскоре со мной произошёл довольно неприятный случай, послуживший поводом для добродушных насмешек Расставшись с офицерами и краснофлотцами лидера "Ташкент", я всегда вспоминал и вспоминаю сейчас об этих мужественных людях с чувством глубокого уважения. Кто из них остался жив, и где они сейчас?
В 1944 году первый раз мне пришлось встретиться с Алексеем Павловичем Латышевым в освобождённом Севастополе. Он был командиром шхуны, оборудованной под размагничивающую станцию. Второй раз мы встретились в 1964 году в Москве и вспомнили "Ташкент" и своих погибших товарищей. Алексей Павлович продолжает до настоящего времени служить во флоте и живёт в Ленинграде. От него я узнал, что старпом Орловский умер, а командир "Ташкента" Василий Николаевич Ерошенко уже на пенсии и тоже живёт в Ленинграде.
Вскоре я узнал и адрес Павла Петровича Сурина, который, выйдя на пенсию, живёт в городе Одессе. Очень приятно было мне получить от него в ответ несколько тёплых писем. А где остальные ташкентцы?
После войны мне пришлось проездом быть в Новороссийске, и я сходил на причал элеватора. "Ташкента" там уже не было. Его подняли, но не восстановили. Пролежав долгое время на грунте и получив дополнительные повреждения во время боёв за Новороссийск, его корпус и механизмы пришли в негодность. Так не стало "Голубого крейсера". О нём и его экипаже сохранилась только добрая память.
И.И.Высота
некоторых офицеров и, особенно, А.П.Латышева. Мне было приказано вести 18 краснофлотцев в баню, находившуюся в Новороссийске в районе цементных заводов. Подойдя к бане, я и старшина остановились у входной двери и пропустили внутрь всех краснофлотцев. Войдя затем в раздевалку, я увидел, что она пустая, и в недоумении посмотрел на старшину. Он побежал к следующей двери и через минуту, вернувшись назад и пряча бегающие глаза, доложил, что все убежали через сквозные двери. Выйдя наружу, я увидел своих бойцов раз¬бегавшихся в разные стороны. Что делать? Старшина делает невинное лицо и, скрывая улыбку, просит отпустить и его. Хитрый народ - моряки, а особенно старослужащие. Безнадёжно махнув рукой, отпускаю старшину и возвращаюсь в "часть". Нахожу Латышева и объясняю, что произошло. Он заявляет: "Офицер, потерявший в военное время всех своих бойцов и оставшийся сам живым и невредимым, должен быть судим военным трибуналом, решение которого, обычно, - расстрел". Мне не до твоих шуток - говорю я. Скажи, что мне делать?
С помощью Латышева и дежурного офицера это "ЧП" было скрыто от старпома Орловского и Павла Петровича Сурина, а на вечерней поверке все мои беглецы и старшина стояли в строю, плутовато поглядывая на меня.
Однажды во время работы у "Ташкента" командир дивизиона эсминцев, в который входил и "Ташкент", капитан 3-го ранга това¬рищ Негода сказал, что по дивизиону отдан приказ о моём назначе¬нии командиром машинной группы лидера "Ташкент", и что я буду работать на его восстановлении. Поблагодарив его, я сказал, что постараюсь оправдать доверие командования.
28 июля мы узнаем, что на следующий день член Военного Совета Северокавказского фронта адмирал флота Советского Союза И.С.Исаков будет вручать награды офицерам и краснофлотцам лидера "Ташкент". Началось приготовление к его встрече. Старпом Орловский стал проводить инструктаж, как принимать награду, как подходить, где становиться, что отвечать и как отходить. 29 июля с утра выставлены сигнальщики, которые должны флажками подать сигнал, как только появится машина адмирала. Вскоре появляется ожидаемая машина и звучит сигнал "Построиться по большому сбору".
В сопровождении нескольких офицеров из машины выходит адмирал И.С.Исаков и по команде "Смирно!" принимает рапорт командира корабля, затем здоровается с личным составом и приступает к вручению наград.
Первым вручаются ордена "Ленина" командиру корабля Василию Николаевичу Ерошенко и комиссару Григорию Андреевичу Коновалову. Затем называют фамилии старпома, командиров боевых частей, мою и других.
Павлу Петровичу Сурину вручается орден "Красного Знамени", а Алексею Павловичу Латышеву и мне - ордена "Красной Звезды".
За офицерским составом вручаются награды старшинам и краснофлотцам. В заключение зачитываются фамилии моряков, награждённых посмертно.
Затем адмирал И.С.Исаков поздравляет всех и желает успеха в боевых делах. В ответ раздается громкое "Ура"! Подаётся команда "Смирно!". Адмирал и сопровождающие его лица уезжают.
После команды "Вольно, разойдись!", все радостные и довольные поздравляют друг друга и корреспонденты фотографируют нас группами (Рис.1 и 2).
Наш политрук Смирнов, Саша Кутолин, Калягин, Тараненко, Якимов и некоторые другие старшины и офицеры посмертно награждены орденом "Красного Знамени". Да! Они вполне заслужили эти награды. Печально только то, что она посмертная. Если эти записки прочтёт дочь Александра Ивановича Кутолина, то пусть знает, как мужественно вёл себя её отец, где и как он погиб, и гордится им.
В этот день был организован торжественный обед, за которым командир корабля и комиссар поздравили всех офицеров и краснофлотцев с награждением, и было разрешено увольнение "на берег". За этим торжественным обедом были разные тосты: "За победу", "За восстановление "Ташкента", "За семьи", "За погибших товарищей" и ,конечно, "За тех, кто в море". А им сейчас было очень тяжело. После обеда я и Алексей Павлович остались в части. Мы вспоминали события последних дней, погибших товарищей, свои семьи, говорили о предстоящей работе по восстановлению "Ташкента", и наше настроение менялось в зависимости от темы разговора.
В течение всего этого времени моя контузия давала о себе знать. Однажды, чувствуя себя плохо, я обратился к нашему военфельдшеру товарищу Сиваку, который, после моего отказа пойти в госпиталь, дал мне на несколько дней освобождение от несения службы с нахождением при части.
Однажды Алексей Павлович Латышев проштрафился, за что получил трое суток гауптвахты. На следующий день мне удалось "нанести ему визит" и передать консервы и воблу. Мой визит смутил его, и он что-то лепетал в своё оправдание, а я злорадствовал. Теперь у меня был хороший козырь. Довольно ему посмеиваться надо мной.
Работы у корабля продолжались, хотя участившиеся налёты авиации мешали им. Нам часто приходилось прекращать работы, вызывать из воды своих лёгких водолазов, раздевать их и бежать в укрытия. Особенно сильными и частыми стали налёты с первых чисел августа. Бывали дни, когда налёты продолжались в течение всего дня, и мы совершенно не могли работать. Иногда бывали и ночные налёты, и тогда город и порт освещались сотнями "зажигалок", сбрасываемых с самолётов. В городе, на вокзале и на цементном заводе бушевали большие пожары, гремели взрывы.
В связи с этим командир корабля получил приказ прекратить работу у "Ташкента" и не отпускать никого из части. Теперь, взобравшись на склон горы у нашей части, мы с тяжёлым чувством смотрели на открывавшуюся перед нами картину пожаров и разрушений.
В течение вот уже пяти последних дней мы ждём окончательного решения" командования о нашей судьбе и, наконец, 11 августа узнаём, что нас должны отправить в Поти на каком-том корабле. 12 августа поступил приказ приготовиться к погрузке в 22.00, и к нам присоединяется 13 бойцов "БЧ-5" с эсминца "Шаумян". Этот старый эсминец, идя на "ППР" в штормовую погоду, выскочил на камни у Толстого мыса Геленджика. Весь его экипаж сошёл с корабля, а эти 12 бойцов с одним мичманом были оставлены для снятия с корабля некоторых механизмов. Теперь они получили приказание присоединиться к экипажу "Ташкента".
Около 23.00, метрах в 100 от берега против места нашего сбора стал на якорь тральщик, и мы на небольшом катере начали грузиться на него.
Тральщик этот находился на ремонте, но сложившаяся в Ново-российске тяжёлая обстановка вынудила, не закончив весь ремонт тральщика, отослать его своим ходом в Поти с неполным составом команды.
Наша погрузка закончилась, тральщик снялся с якоря и 13 августа в 00.00 часов вышел в море. Утром мы узнаем, что тральщик под названием "Груз" имеет 13 номер, а поднявшись на мостик, где вместе с командиром тральщика стояло несколько наших офицеров, я узнал, что наш ход - 13 узлов. И так: тральщик №13, вышел в море 13 августа, ход - 13 узлов, 13 человек команды с эсминца "Шаумян" и своих, оставшихся в живых – 13 краснофлтцев "БЧ-5". Удивительное совпадение целого ряда цифры 13. Говорю об этом офицерам. Кто-то в шутку добавляет, что недостает еще 13 штук "Ю-88". Для человека суеверного и с предрассудками это совпадение цифры 13 могло вызвать плохое настроение. Но мы без предрассудков, и это вызывало только смех и шутки.
С раннего утра офицеры-артиллеристы "Ташкента" занялись неисправной носовой пушкой тральщика, которую скоро ввели в строй, установили у неё своих бойцов и организовали наблюдение за воздухом. Кроме того, была организована и расположена на растрах группа бойцов с винтовками. Теперь в случае необходимости тральщик всё же мог постоять за себя. Однако наш переход прошёл благополучно, и через сутки тральщик вошёл в Потийский порт. Весь экипаж "Ташкента" направили на недостроенный эсминец "Огневой", стоявший в устье реки Хоби. Прошли слухи, что нам придётся быть на достройке этого эсминца, но через несколько дней П.П.Сурин и я по специальному заданию командующего эскадрой контр-адмирала Владимировского на несколько дней выехали в Батуми.
Вернувшись в Поти, мы узнали, что все офицеры и краснофлотцы "Ташкента" получили новое назначение. Получил новое назначение и Алексей Павлович Латышев. Так, не простившись, я расстался со своим наставником и близким мне в то время человеком. Вскоре меня вызвали в штаб флота, и я, получив новое назначение, 8 сентября 1942 года распрощался с Павлом Петровичем Суриным. Так оборвалась нить, связывающая меня с "Ташкентом".
- Борис Баншац
- Сообщения: 37
- Зарегистрирован: 27 мар 2013, 14:06
Сообщений: 9
• Страница 1 из 1
Вернуться в Лидер эсминцев "Ташкент"
Кто сейчас на конференции
Сейчас этот форум просматривают: нет зарегистрированных пользователей и гости: 1
|
|
|