"O S T" ЗНАК НЕ СОТРЕТСЯ

[МИШИНА]

https://lib.memo.ru/media/book/26547.pdf


ЗНАК НЕ СОТРЕТСЯ Судьбы остарбайтеров в письмах, воспоминаниях и устных рассказах

Предлагаемая читателю книга «Знак не сотрется» – не истори- ческое исследование и не сборник архивных документов. Это мозаика из самых разных источников о памяти бывших «восточных рабочих» – советских гражданах, вывезенных во время Второй мировой вой ны на принудительные работы в Третий рейх. Угнано было, если верить архивным документам, 3,2 миллиона человек. В Германии их называли «остарбайтерами», но это слово появилось в нашей печати и «прикрепилось» к ним только в 1990-е годы.

[МИШИНА]

Возможность сказать о себе и своей судьбе открыто появиласьдля бывших остарбайтеров фактически лишь с начала 1990-х годов. И первым шагом для многих стали письма в «Мемориал».
В большинстве из них содержались лишь самые краткие биографические сведения: когда человек был угнан, где находился в Германии и т. п. Иногда письмо сопровождалось харак-терной припиской: «Кроме памяти, других документов у меня нет». Действительно, во время фильтрационной проверки не-мецкие документы, подтверждающие пребывание в Германии,у остарбайтеров, как правило, изымались. Да и после вой ны
хранить такие документы (если у кого-то они и уцелели) людям казалось небезопасным, и свидетельства, связанные с годами в Германии, были уничтожены позднее самими остарбайтерами или их родственниками.

Но часть остовцев все же сохранила вещественные следы своего пребывания в Рейхе, хоть и «спрятав» прошлое в дальний ящик. Едва ли не в каждое десятое письмо были вложены какието документы: повестки оккупационных властей на отправку в Германию – со слепым шрифтом, напечатанные на клочках бумаги; по-немецки аккуратные рабочие карточки – с фотографиями и отпечатками пальцев; пропуски на заводы и фабрики; медицинские справки, выданные заболевшим или получившим травму; и многое другое. В редких случаях это был и знак «OST»:синий прямоугольный лоскут с белыми буквами, который «восточные рабочие» должны были носить на одежде.
Cохранились и снимки о жизни в Германии. Фотографировали остарбайтеров, как правило, немцы. Прежде всего это снимки для документов – немецких аусвайсов, рабочих карточек и т. д. Поэтим снимкам остарбайтеров с висящими на шее бирками отчетливо видно отношение к «восточным рабочим»
тех, кто их снимал. Для них это люди, лишенные всякой индивидуальности, люди под номерами, с нашивкой «ОСТ» на груди.

[МИШИНА]

Среди сохранившихся фотографий есть и такие: остарбайтеры, особенно девушки, смотрятся на удивление благополучно.
На первый взгляд, это плохо соотносится с их рассказами о голодной и тяжелой жизни в Германии. Опыт остовцев очень разнился, и жилось им по-разному – одно дело труд на шахте или военном заводе, другое – прислугой или нянькой в немецкой семье. Но в данном случае важно, что эти снимки делались в фотоателье на те несколько марок, которые остарбайтеры получали в виде зарплаты, как подарок друзьям, для отсылки домой, но главное – на память. Для этого девушки старались одеться и причесаться как можно лучше, спрятать знак «ОСТ», чтобы хоть на
фото вернуть себе индивидуальность и человеческое достоинство. Посылали на родину и открытки с видами городов, где располагались рабочие лагеря. О том, что на самом деле скрывалось за красивыми фотографиями, свидетельствуют надписи на обороте снимков. Например: «Дорогая Зиночка, это фотоснимки села, где я живу. Справа – бывший монастырь и теперь русский лагерь. Вот и я живу в этом доме. Снаружи он очень красивый, но внутри его наша жизнь неважна».

[МИШИНА]

«Работаем 12 часов и посменно. Заступаем работать с 6 часов вечера и до 6 утра. А утром приходит дневная смена и работает до 6 вечера. Есть дают 3 раза в день. Утром дают 150 гр. хлеба и кофею, на обед суп и 150 грамм хлеба, вечером только суп».

У деревенских подростков, которые и были в большинстве среди угнанных, эта тоска выливалась в настоящий «плач»:
«Вспомни меня, мама, хоть раз во вторник, а я тебя вспомню за день раз сорок»; «Я живу на чужбине, где немилым становится свет»;
«…Обольюсь горькими слезами, выплачусь хорошо, пока сердцу легче станет, и снова возвращаюсь в страшную жизнь»; «И где я не встану, и куда не пойду, я родного уголочка для себя не найду.
Что ни возьму латать или стирать, вспоминаю любимую и родную маму»; «Если видеться нам не придется, если горькая наша судьба,так на память пускай остается мое имя и подпись моя».

Пробиваться к памяти остовцев было порой очень нелегко.Большинство из наших собеседников попали в Германию 16–18-летними подростками, не имевшими жизненного опыта,не успевшими повидать в своей жизни ничего, кроме родной деревни или маленького городка. Не все смогли окончить до войны хотя бы семь классов. Описать, что они пережили в военные годы, им было трудно. Многое зависело от полученного уже
после вой ны (или так и неполученного) образования. Поэтому очень разным был язык рассказчиков – от грамотного и литературного до просторечного. Некоторые интервью записывались на украинском и белорусском или языковой смеси, которую нелегко было понять. Иногда мы выслушивали связный и закон-
ченный рассказ, а порой получали лишь скупые ответы на поставленные вопросы. Кто-то извлекал из памяти массу мелких деталей и подробностей своей жизни. Другие, наоборот, моглис трудом воспроизвести лишь общую канву событий.

[МИШИНА]

На всю жизнь оставались в памяти не только голод, побои и непосильный труд, но и хозяйские пощечины или презритель-ные фразы, постоянно слышимое от немцев оскорбительное:«русская свинья». И что было еще больнее – услышать потом «немецкая подстилка» от своих.«Я думаю, что не могу складно рассказать, все-таки пятьдесят лет прошло. Забываешь голод, ощущение боли. Но унижения и страха забыть нельзя» (Галина Аграновская).
С этими страхами, обидами и травмами бывшие остарбайтеры долгие годы должны были справляться сами. Никто не задумывался, что их обиды и травмы можно было преодолеть лишь одним – общественным признанием их трудной судьбы и совершенной по отношению к ним несправедливости. Это впервые стало возможным в начале 1990-х.

[МИШИНА]

Прожить на оккупированной земле будущим остовцам предстояло разное время. Кого-то увезли в Третий рейх уже осенью-зимой 1941-го, большинство – весной-летом 1942-го, когда начался массовый угон; некоторых – только в 1943-м. Рассказывали о жизни в оккупации они по-разному – очень разнымбыл личный опыт. Одно дело – большой город (Киев, Ростов и т. п.) и совсем другое – деревня или маленький поселок. Об оккупации в украинской деревне нередко рассказывали совсем иначе, чем об оккупации в белорусской. Кто-то почти не
видел немцев, у кого-то они жили в доме. Некоторые столкнулись не только с немцами, но и с венграми, с румынами.

Слова «немецкий порядок», «новый порядок», «Ordnung» сопровождают рассказы наших собеседников об оккупации с самого ее начала .Для многих рассказчиков этот новый порядок начался с регистрации, с организации контроля над местным населением.«Порядок» устанавливался с помощью администрации и по-
лицаев из местного населения. Отношения с теми, кто волей или неволей пошел на службу к немцам в маленьких городах и особенно в деревнях, были очень непростыми: все знали друг друга, были связаны соседскими и родственными узами, довоенной работой или учебой. Поведение этих знакомых и родственников для многих стало полной неожиданностью.У наших собеседников к старостам, полицаям, служащим в немецкой комендатуре – особое отношение. Именно они составляли списки на отправку в Германию, куда попадали чаще всего те, кто был у полицаев на плохом счету (по личным причинам, как сочувствующий советской власти и т. д.), а также те,кто не имел возможности откупиться.
Немцы ожидали, что к ним на службу прежде всего придут люди недовольные или обиженные советской властью. Нередко так и бывало.

[МИШИНА]

«Евреев – отдельно, не евреев – отдельно»

Среди «мирных советских граждан» на оккупированной территории оказались те, кто с самого первого дня был обречен на смерть. Это были евреи. Нередко их выдавали соседи, а полицаи участвовали в расстрелах.
Советская пропаганда впоследствии предпочитала об этом не говорить. Господствовала официальная установка: нечего выделять евреев, все советские граждане были жертвами нацистского режима.

Таисса Толкачёва (Геническ, Херсонская обл.): «Да, ходили по домам, где живут евреи. Выгоняли из домов, строили – детей,взрослых, стариков, – я сама это видела! – просто колоннами. А до этого, до прихода немцев, мы копали противотанковые рвы. Но использовали рвы немцы, чтобы расстрелянных туда
закапывать. Я помню, сосед у нас. Тоже семья, не успели эвакуироваться. Дети маленькие и старушка. Их выстроили и повели к этим рвам. Слышны были, конечно, выстрелы. В общем, их там расстреляли. А закапывали не немцы, а наши полицаи, закапывали кое-как».Тема участия местных жителей в расправе над евреями до сих пор остается очень болезненной. Наш собеседник М. Ц. жил в Литве во время оккупации. В интервью с нами он напряженно подыскивал слова, желая убедить, что реальность выглядела по-другому: «Заявляют, что литовцы как будто расстреливали этих… ээээ… жидов. Но на самом деле очень мало. Я только одного встретил, который действительно стрелял в евреев».
Рассказывать об уничтожении евреев нашим собеседникам было трудно. Ведь среди казненных были их односельчане, соседи, одноклассники, которых убили только за то, что они были евреями. Нашим рассказчикам выпала тягостная роль свидетелей, которые ничем не смогли помочь погибшим.

[МИШИНА]

Нашими собеседниками были разные люди – отправленные на работу в Германию совсем юные и постарше, малограмотные и вполне образованные, горожане и сельские жители. Но все они оказались связаны общей судьбой: они были остарбайтерами Вывоз в Германию осуществлялся в разное время по-разному. До
весны 1942 года рабочую силу в основном отправляли через добровольную вербовку. Позже намеченных к отправке людей вызывали повестками в арбайтсамты по спискам, составленным новой администрацией. Принятых мер было недостаточно, рабочих рук в Рейхе не хватало, и угон стал приобретать массовый
и все более насильственный характер.Большинство было вывезено в Рейх весной и осенью
1942 года, когда началась массовая отправка людей с оккупированных территорий.
В одну из первых партий попал Владимир Щебетюк (село Исаковцы, Каменец-Подольская обл., март 1942)
: «Пришли немцы, у меня никакой защиты. И забирают в Германию меня первым. Я по возрасту не должен был идти, мне всего 15 лет было,но куда денешься! И я с первой партией – нас было девять человек – попал в марте 1942 года в Германию. Мама плакала, хоть ей говорили, что мне там будет хорошо».

«Спрятаться было негде»

Во всех немецких документах, касающихся остарбайтеров, процесс вывоза в Германию восточных рабочих называется словом«вербовка» (Werbung), то есть добровольный наем на работу И до апреля 1942 года на оккупированных территориях насильственный вывоз действительно сочетался с привлечением
желающих добровольно выехать в Германию. Была развернута соответствующая агитация, устраивались торжественные проводы и т. д.

[МИШИНА]

ИЗ НЕМЕЦКОЙ АГИТКИ : «Как живут женщины и девушки в Германии? Ваши большевистские палачи знают, что идеалы, которые они только обещают, полностью осуществлены Адольфом Гитлером.
<...> В Германии женщины и дети получают хорошие квартиры,здоровую пищу, хорошую одежду, обеспечены медицинской помощью и действительно живут свободной и по-настоящему счастливойжизнью. <...> От вас, женщины и девушки, зависит устройство вашего будущего. Идите на работу! Новая жизнь принесет вам
то, что 25 лет было только словами: свободу, человеческое отношение, мир и настоящее счастье!»


ВА ПОЛНОМ ОБЪЕМЕ РЕКОМЕНДУЮ ЧИТАТЬ КНИГУ https://lib.memo.ru/media/book/26547.pdf